Шамбала

Удивительно, как много написано о Шамбале досужего и как мало научного или хотя бы вразумительного. Досужее повторять не хочется, оно связано преимущественно с представлением о Шамбале как о «прибежище богов и vidyadhara (rig-'dzin) — некоего разряда суперлюдей, наделенных особыми знаниями, и более всего в магии. Эта идея, по-видимому, послужила причиной появления оккультной традиции и популярного представления европейцев о Тибете как о месте обитания бессмертных мудрецов, хранящих главные тайны мира» [Stein 1995, 41]. Многие европейцы не без помощи наших соотечествеников, таких, как Н.К.Рерих, довольно прямолинейно восприняли тибетский миф о том, что «в кульминационный период нравственной деградации человечества воинство Шамбхалы выступит против сил зла, повсеместно утвердит свет истинного учения, и человечество как бы обретет новое рождение» [Мялль 1994, 5]. А так как людям во все века казалось, что «кульминационный период нравственной деградациин происходит именно при их жизни, то приход воинства Шамбалы как некий акт очищения человечества ожидается ими чуть ли не сегодня завтра. Однако интересен тот факт, что и ученые, и неученые направляли свои усилия в основном на попытки определить, откуда пошел миф о Шамбале, какое реальное место на земном шаре имели в виду буддисты прошлого, рисуя эту счастливую страну.

Космология буддизма изображает мир следующим образом. В огромном внешнем океане стоит гора Сумеру. Вокруг нее расположены четыре больших материка и восемь маленьких. На южном материке есть озеро Мапам, из него течет река Джамбу. По ее имени материк назван Джамбудвипа. На Джамбудвипе есть пять священных стран, где живут буддисты: в центре — Ваджрасана, на востоке — Утай, на юге — Потала, на западе — Удияна, а на севере — Шамбала. Шамбала — страна счастья и благоденствия. Столица Шамбалы, Калава, построена из драгоценностей. Еды и вещей там изобилие. Не бывает голода, всего растет вдоволь. Ее обитатели красивы, никогда не болеют и живут до ста лет. Они исполнены силы и ума, а также обладают различными магическими знаниями. После ухода Будды в нирвану там будут править семь царей учения и 25 царей Благородных (санскр. kulika, тиб. rigs Idan). При последнем из 25 царей — Ригдандагве (примерно в 2377 г. по европейскому летосчислению) начнется большая война между буддистами и мусульманами. Ее назовут шамбальской войной. Сначала будут сильнее мусульмане. Но в конце концов победят буддисты, и все люди обратятся в учение Будды. Наступит полное счастье. Даже обитатели рая будут мечтать родиться в Шамбале.

Где же расположена эта чудесная страна? Или что за место на свете породило столь красочную легенду? Ведь четыре из пяти священных стран, о которых говорит миф, реальные и легко определяются. Значит, и Шамбала, по-видимому, должна иметь свое место на историко-географической карте мира, хотя некоторые считают, что мифический образ Шамбалы создан лишь для целей медитативной практики [Мялль 1994, 5]. На этот вопрос разные ученые отвечали по-разному. Некоторые считали, что это уйгурский город Яксард, другие — что Восточный Туркестан, или район нынешнего Кабула, где находилось древнее царство Гандхара, или окрестности реки Амударьи и т.д. Все эти районы находятся севернее Индии, и там везде в свое время процветал буддизм. Каждый из них, несомненно, мог быть источником мифа о счастливой стране буддистов Шамбале. Можно даже предположить, что в разные периоды Шамбала ассоциировалась с различными районами.

Первые упоминания о Шамбале в китайской литературе относятся к VII в. [Дамдинсурэн 1987, 218], а это значит, что миф о счастливой стране буддистов стал популярен в то время, когда к северу от Индии зародился ислам. Ислам стал быстро теснить буддизм, и появление среди ущемленных буддистов мифа о стране, где процветает учение Шакьямуни, а люди живут в благоденствии, понятно. Связь с религией мусульман прослеживается в мифе о Шамбале вполне очевидно, особенно в письменной традиции. Книг, посвященных Шамбале, очень много. Есть описания Шамбалы, «путеводители» в Шамбалу, молитвы о рождении в Шамбале и т.д. Немало таких книг содержится в Канчжуре и Танчжуре. Но пожалуй, главное сочинение, связанное с мифом о Шамбале, это «Калачакра-мула-тантра», входящая в Канчжур. «Калачакра», или потибетски «Дуйнхор», как сокращенно называют учение, которое проповедуют эта тантра и многочисленные комментарии к ней, — одно из центральных в тантризме. Во многих монастырях есть даже специальные факультеты-дацаны, посвященные «Калачакре», особенностью которой является ее насыщенность сведениями об астрологии и астрономии, об исламе и реалиях исламского мира — мусульманском календаре хиджре, пророке Мухаммеде, городах Багдаде, Мекке и пр.

По легенде, учение о «Калачакре» было передано Буддой Шакьямуни не ученикам, которым он обычно читал свои проповеди, а царю Шамбалы Сучандре и еще 96 малым царям этой страны, чудесным образом явившимся в Индию. Сучандра, вернувшись на родину в Шамбалу, записал проповедь Будды и умер. Таким образом, его сочинение, содержащее это учение, осталось в Шамбале, а в Индии известно не было. В X в. индийский пандит Цилупа вместе с купцами переплыл океан, достиг Шамбалы и оттуда привез его в Индию. Эта легенда явно указывает на то, что «Калачакра» имеет не совсем индийские корни, а была заимствована буддистами у какого-то народа, жившего севернее Индии. А так как в «Калачакре» заметно влияние ислама, можно предположить, что ее идеи были восприняты от мусульман или возникли под влиянием мусульманских представлений. Так и делают многие исследователи, в частности монгольский ученый Ц.Дамдинсурэн, выдвинувший гипотезу о том, что Цилупа посетил Сирию. Арабы называют Сирию страной Шам, а так как она расположена на самом севере арабского мира — северной Шам. Название столицы Шамбалы, Калава, очень созвучно с древней столицей Сирии — Халеб. Есть у ученого и другие аргументы [Дамдинсурэн 1987].

Легенда о Шамбале, в том виде, в каком она сложилась в X в., стала исключительно популярной в мире северного буддизма. Вероятно, одной из причин стало то место, которое заняла в тантризме «Калачакра». Недаром год перевода «Калачакра-мула-тантры» на тибетский язык (1027) стал начальным годом новой тибетской хронологии. С этого года в Тибете было введено деление исторического времени на большие периоды (I, II, III и т.д. рабчжуны, или шестидесятилетние циклы), которые давали возможность точно определять место в истории того или иного события. Калачакра в персонифицированном виде пополнила пантеон северного буддизма. Шамбала стала символом счастливой жизни, а шамбэльская война — олицетворением священной борьбы за правду. Литература и фольклор наполнились образами, связанными с мифом о Шамбале. Даже в монгольской революционной песне начала XX в. «Красный стяг» есть призыв идти на шамбальскую войну за свободу. Многие церковные, да и не только церковные деятели использовали популярный миф в политических целях. Например, известный бурятский деятель Агван Доржиев, о котором будет рассказано ниже, назвал революцию 1917 г. шамбальской войной и тем самым привлек к ней немало верующих буддистов. А Шестой панчен-лама, наоборот, под лозунгом священной шамбальской войны призывал бороться с революционными преобразованиями в Монголии первых десятилетий XX в.

Начало же такому использованию мифа положил Панчен-лама Лобсан-Чойчжичжалцан. Он написал стихотворную оду под названием «Лотосовые уста могущественного», в которой намекал, что он — перерождение царя Шамбалы. Если учитель намекает, ученики обязаны немедленно понять его. Ученики Панчен-ламы осуществили задуманное учителем и даже дописали молитвенные стихи, где уже прямо называли Лобсан-Чойчжичжалцана будущим царем Шамбалы Ригдандагвой, который победит всех неверных. А ученики последующих панчен-лам вставляли в этот ряд и своих учителей. Так поэма «Лотосовые уста могущественного» удлинилась, а панчен-ламы были объявлены будущими царями Шамбалы.

Регентство при далай-ламах как система административных управителей при духовных владыках просуществовала в Тибете недолго (до Седьмого далай-ламы), но сами регенты сыграли огромную роль. При Пятом далай-ламе было пять регентов. Первый регент, Соднамчойнпэл, был интересной фигурой: инициатор приглашения Гуши-хана в Центральный Тибет, поборник выхода молодого Далай-ламы из-под опеки Панчен-ламы, самостоятельный политик и государственный муж. То, что в Тибете сложилась та политическая система, которую мы видим при далай-ламах, — во многом его заслуга. Но более известна личность последнего регента при Пятом далай-ламе — Санчжагьяцо. Несмотря на строгие правила целибата, которые были предписаны желтошапочным монахам, а тем более их верховным наставникам, ходили упорные слухи, что он был сыном Пятого далай-ламы, и не духовным, как его называли, а фактическим [Shakabpa 1967, 125]. Так это или не так, теперь утверждать трудно, но мнение это основывалось на явном благоволении к нему Великого Пятого. Рассказывают, что уже после смерти третьего регента этот пост был предложен Санчжагьяцо, но он отказался, ссылаясь на свой возраст [Shakabpa 1967, 122]. Он стал им в 27 лет в 1679 г., за три года до смерти своего великого патрона.

В последние годы жизни Далай-лама полностью передал дела правления молодому регенту, а сам предался исключительно религиозным занятиям. Санчжагьяцо известен как хитроумный политик, талантливый сочинитель и историк. Он был участником событий, определивших судьбу Тибета, а во многом и их «зачинателем». Он написал множество произведений, среди них — фундаментальный труд по истории медицины, история секты гэлугпа и многие другие. Но в памяти людей он остался все-таки не благодаря этому. Его имя прежде всего ассоциируется с одним невероятным деянием — сокрытием на протяжении 15 лет смерти Великого Пятого.

В обществе средневекового типа, в котором власть имеет сакральный характер и во многом обеспечивается харизмой ее носителя, кончина властителя всегда чревата потрясениями. Кроме того, смерть любого высокопоставленного сановника служила причиной активизации его возможных преемников, иногда довольно резкой и «вредной для здоровья» государства. Поэтому искусственное «продление» жизни высших лиц государства и церкви практиковалось тибетцами едва ли не так же широко, как и ее насильственное «сокращение». Например, тот же Пятый далай-лама прибегнул к утаиванию смерти всемогущего регента Соднамчойнпэла, случившейся в 1656 г., и держал ее в секрете два года. Когда же в 1682 г. умер он сам, двумя годами дело не ограничилось.

Д. Снеллгров и Х. Ричардсон пишут: «Смерть Пятого далайламы породила беспрецедентные проблемы для лиц, ответственных за государственные дела в Тибете. Авторитет первого правителя, сумевшего эффективно соединить религиозную и светскую власть, был непререкаемым. Он успешно управлял страной благодаря своему огромному престижу. В соответствии с принятыми методами преемственности следовало обнаружить дитя, которое наследовало бы власть, а затем ждать восемнадцать лет, пока оно достигает нужного возраста и сможет возобновить личное управ- ление государственными делами.

Система реинкарнаций лам возникла в первую очередь применительно к главам различных религиозных орденов и монастырских учреждений. Теперь же в результате стечения исторических обстоятельств она должна была в первый раз быть использована для выбора лидера государства. Даже при нормальной наследственной передаче власти нет никаких гарантий, что сын сумеет продолжить дело отца. Однако сместить его может оказаться легче, чем ламу, который занял свое место благодаря безоговорочному и божественному праву. Система преемственности власти на основе реинкарнаций предполагала еще и дополнительный риск восемнадцать лет жить в междуцарствии — между эффективным правлением Далай-ламы и его последователя. Санчжагьяцо, регент Пятого далай-ламы, исполнявший свои обязанности в последние годы его правления, попытался решить все эти проблемы путем сокрытия смерти своего хозяина, которая случилась в 1682 г. Распространив выдумку о том, что Далай-лама приступил к исполнению ритуала длительной и строгой медитации, он продолжал править от его имени» [Snellgrove-Richardson 1995, 204]. Очень важное и интересное рассуждение, раскрывающее своеобразие уникальной системы передачи власти от перерождения к перерождению. Однако мне кажется, что к данному случаю оно не имеет серьезного отношения. Санчжагьяцо скрыл смерть Далай-ламы просто потому, что до случившегося был у власти всего три года и не успел еще укрепить свое влияние так, чтобы не бояться смещения после смерти патрона. А если бы успел, думаю, он смог бы остаться полноправным регентом и при только что родившемся Далай-ламе (что как-то естественнее, чем быть таковым при только что умершем).

Итак, приближенные монахи, обслуживавшие Далай-ламу, продолжали носить ему пищу; чиновники делали доклады регенту, слушая звуки барабанчика и колокольчика «медитирующего» великого учителя, паломники поклонялись мантии, имитирующей святого, восседающего на троне; официальные лица получали аудиенцию у монаха, изображавшего владыку, и т.д. И хотя те несколько лиц, которые участвовали в этой мистификации, находились под неустанным надзором регента и жили как в тюрьме, не имея возможности общаться с другими людьми, слухи о смерти Далай-ламы поползли по стране. Тем не менее Санчжагьяцо к этому времени, видимо, уже достаточно укрепил свою власть, потому что, несмотря на все попытки уличить его во лжи и свято- татстве, он сумел удержать такое положение до 1697 г. Может быть, регент и его патрон «умерли» бы вместе, если бы не бурные события начала XVIII в., пошатнувшие власть Санчжагьяцо.

Западномонгольские ханы продолжали номинально оставаться царями Тибета. В 1697 г. к власти пришел внук Туши-хана, Лхавсан-хан. В отличие от своих предшественников, проводивших большую часть времени на охоте или отдыхе и не сильно интересовавшихся государственными делами, будучи подавленными величием Пятого далай-ламы, он стал активно участвовать в политической жизни, что неизбежно привело к конфликту с регентом Санчжагьяцо, ставшим к этому времени абсолютным владыкой Тибета. Санчжагьяцо был вынужден признать смерть Великого Пятого.

Скрывая смерть Пятого далай-ламы, Санчжагьяцо, как искренний буддист, верил, что где-то должен был родиться следующий далай-лама, реинкарнация умершего. Он тайно начал поиски. Все признаки указывали на одного мальчика из области Мон. Санчжагьяцо перевез его в местечко Нанкарцзе, где тот под руководством образованных лам начал свое обучение. Вместе с обетами гэцула от Второго панчен-ламы он получил имя Цаньянгьяцо и наконец после объявления о смерти Пятого в 1697 г. был перевезен в Поталу. Тут-то и выяснилось, что Шестой далай-лама совершенно не подходит для роли «живого бога». Он был, что называется, веселым гулякой — пил вино, любил женщин, писал стихи, проводил время в развлечениях и пирушках. Это была трагедия.

Легенда рассказывает, что Цаньянгьяцо оставался у себя на родине до 15 лет, ведя жизнь свободного сельского юноши. Там он полюбил простую девушку по имени Чжамба, которой стал посвящать стихи. Когда его перевезли в Лхасу, девушка не выдержала разлуки и последовала за ним. Придя в Лхасу, она стала прислуживать в маленькой харчевне недалеко от Поталы. Однажды Далай-лама увидел ее из своего паланкина. Вечером он вышел из задних дверей дворца и встретился с возлюбленной. Так Цаньянгьяцо нарушил все правила, предписанные монаху гэлугпа, а тем более далай-ламе.

Когда пришло время стать гэлонгом, т.е. принять обеты полного монашества, Шестой далай-лама решил не только не принимать их, но и отказаться даже от менее строгих обетов гэцула. Никто не смог уговорить его не делать этого — ни регент, ни Панчен-лама, ни другие монахи-гэлугпасцы. Своими песнями и пирушками он вызывал недовольство у всех, и было понятно, что долго так продолжаться не может.

Возникает вопрос: почему никто не решился прибегнуть к «старинному тибетскому средству» смещения правителя — яду? Страх? Сакральность правителя? Но мы видели, что в Тибете, как и во всякой другой стране, «интересы государства» всегда ставили выше жизни отдельного человека, будь то царь, полубог или полудьявол. Мне кажется, ответ вот в чем. В самом начале XVIII в. ни одна из двух противоборствующих партий — ни сторонники Санчжагьяцо, ни сторонники Лхавсан-хана — не добилась еще полного доминирования и в случае смерти Цаньянгьяцо гарантий своей победы не имела. Поэтому Шестой далай-лама оставался жить. Пока.

Но партии разворачивали бурную деятельность, вступая во всевозможные союзы. Санчжагьяцо вошел в альянс с князем западномонгольского племени джунгар — Галданом, а затем его преемником Цэвэнравданом, Лхавсан же — с маньчжурским императором Сюанье (девиз правления — Канси), все более интересовавшимся делами Тибета, так как видел в его гэлугпаских иерархах авторитетнейшую во всем ламаистском мире силу, а кроме того, желал иметь на западе дружественного, точнее, подконтрольного соседа. Дальнейшее развитие событий показало, что Лхавсан оказался дальновиднее. У него были сторонники и среди влиятельных тибетцев. Так, его поддерживали и в дальнейшем стали его министрами Полханай из Цзана и Канченнай из Нгари. Эти два человека — особенно первый — оставили заметный след в истории Тибета.

В 1703 г. Санчжагьяцо все-таки был вынужден покинуть пост регента. Но им стал его сподвижник и, по слухам, сын, так что великий регент продолжал вершить дела. В 1705 г. он организовал некую ассамблею, присутствовавшие на которой (он, Далай-лама, представитель Панчен-ламы, оракул и высшие монахи монастырей Сэра, Дрепунг и Гандэн) постановили, что Лхавсан-хан должен покинуть Лхасу и отправиться в Кукунор. Постановили так постановили, и Лхавсан-хан покинул Лхасу. Но, конечно, не для того, чтобы жить в Куку норе, а чтобы вскоре вернуться. Он собрал армию из своих соотечественников, казнил Санчжагьяцо и установил контроль над страной. Маньчжурский император признал Лхавсан-хана правителем и послал в Лхасу своего постоянного представителя, чтобы в случае каких-либо трудностей оказать помощь монгольскому царю Тибета со стороны маньчжурского императора Китая. Лхавсан-хан за такую доброту обещал посылать ему ежегодную дань. Это был первый реальный шаг Тибета на пути к превращению в вассала Китая.

Укрепление Лхавсан-хана у власти и смерть Санчжагьяцо определили судьбу Шестого далай-ламы. По предложению Сюанье в 1706 г. было решено отправить его в Пекин. Лхавсан, желая придать делу законный вид, «по-хорошему» предложил монахам во главе с настоятелем Гандэна признать Цаньянгьяцо «ненастоящим» перерождением, ошибочным. Тем более что у него на примете было «правильное» перерождение — его собственный сын [Petech, с. 13], молодой послушник из медицинского дацана в Лхасе. Упрямые монахи отказались, посчитав, что кто уж был признан воплощением Авалокитешвары, тот Авалокитешвара и есть. Они даже отбили его у хана и спрятали в Дрепунге. Но когда войска Лхавсана осадили монастырь, Шестой далай-лама сам вышел навстречу своим мучителям. Он был схвачен и отправлен в Пекин. Садясь в лодку, которая должна была увезти его из Лхасы, прощаясь с родиной и не зная, что его ждет впереди, он и тут пел о любви.

Нет у лодки души,
Но даже конек носовой обернулся,
Л жестокая Чжамба
Не взглянула на меня.

По дороге Цаньянгьяцо умер. Говорят, от водянки.

Люди не хотели примириться со смертью своего «живого бога», обладавшего такой страстной человеческой душой. Они рассказывали, будто монголы, которые сопровождали Цаньянгьяцо в Пекин, отпустили его где-то в Алашани и он еще долго жил среди степных кочевников. Есть даже биография, где рассказывается о его «жизни после смерти». А стихи Шестого далай-ламы, написанные как народные песни и далекие от усложненной классической поэзии, которая пристала бы ученому буддисту, живы до сих пор.

Лхавсан-хан тем не менее объявил, что Цаньянгьяцо был неверно определен в качестве перерождения Пятого далай-ламы, что на самом деле им является Агван-Ешегьяцо, его сын. Ни простые верующие, ни официальные лица, ни высокопоставленные монахи секты не приняли нового Шестого. Зато разнесся слух, что в Кхаме появился Седьмой далай-лама, перерождение Цаньянгьяцо. Этот слух, похоже, был пущен отцом мальчика, очень деятельным и ловким человеком, чья активность впоследствии повлияла даже на политическую жизнь Тибета. Мальчик родился в 1708 г. в Литанге (местечко в Кхаме). Для тибетцев и монголов главным подтверждением того, что мальчик из Кхама был действительно далай-ламой, явилось знаменитое четверостишие, написанное Цаньянгьяцо. Считалось, что в нем он предугадал свою судьбу после смерти и предсказал появление своего перерождения.

Птицы, белые журавли,
Одолжите мне крылья,
Далеко я не улечу,
Покружив над Литангом, вернусь.

Слух о Седьмом далай-ламе застал всех участников этих событий врасплох. Но когда его стали признавать один за другим князья западномонгольских областей, ситуация потребовала решений. Лхавсан остался верен своему выбору, и это, или, иначе говоря, «ошибки в церковной политике», и погубило его, как считает итальянский тибетолог Л. Петех [Petech 1950, 16]. Сюанье — умный и опытный политик, узнав о волнениях по поводу опреде- ления далай-ламы среди и так-то неспокойных западных монголов, нашел наилучшим выходом признание Седьмого далай-ламы, несмотря на непримиримость в этом вопросе его союзника Лхавсана. Даже Панчен-лама, сначала не принявший новое перерождение всерьез, через несколько лет, столкнувшись с катастрофическим уменьшением привычных подношений со стороны монголов [Petech 1950, 19], был вынужден признать, что святость маленького «живого бога» имеет истинный и «незамутненный» характер. Мальчика до поры до времени перевезли в Кукунор под благоговейную опеку монголов-хошутов и маньчжуров, в чьем подданстве кукунорские хошуты состояли с 1697 г. Через некоторое время он стал обучаться в монастыре Гумбум в Амдо, построенном еще Третьим далай-ламой на месте рождения Цзонхавы.

Авторитет Лхавсан-хана стремительно падал. Ему ставили в вину то, что он посадил на престол далай-ламы обычного мальчишку, чем осквернил святое место, а также то, что он правит не в соответствии с законом религии, покровительствует христианским миссионерам, привел страну к подчинению Китаю, и многое другое. Активнее всех выражали недовольство аристократы и монахи трех гэлугпаских монастырей вокруг Лхасы. Между прочим, на протяжении многих веков Дрепунг, Сэра и Гандэн были самой значительной и подвижной политической силой в провинции Уй, а следовательно, и во всем Тибете.

Монахи решили действовать. Правда, они и тут пошли по привычному пути — в очередной раз позвали на помощь монголов. Их выбор пал на джунгаров, с которыми поддерживал дружеские отношения еще Санчжагьяцо. Джунгары сразу согласились помочь гэлугпасцам: они были соперниками хошутов и заклятыми врагами маньчжуров. Всю вторую половину XVII в. они чуть ли не единственные ожесточенно противостояли Цинам.

Их лидер Цэвэнравдан пошел на хитрость: предложил заключить брак между своей дочерью и сыном Лхавсан-хана. Надеясь на установление союза с джунгарами, Лхавсан согласился и послал сына в ставку к Цэвэнравдану. Но тот убил жениха, а своего брата Цэрэндондуба отправил с армией в Тибет. Цэрэндондуб избрал путь не через Кукунор, как обычно шли монголы в центральные районы Тибета, а через Яркенд, по северо-западному пути. Джунгары усиленно распространяли слух, что идут помочь Лхавсану в его войне против Бутана. Таким образом, они смогли провести свою семитысячную армию к Лхасе, не встретив сопротивления.

В 1717 г. джунгары одержали победу. Лхавсан был убит. Казнены многие его сторонники. Второй «Шестой» далай-лама, Агван-Ешегьяцо, был арестован и, по некоторым источникам, отправлен в Пекин, где умер в 1725 г. Казалось бы, джунгары, сменив хошутов, обосновались в Тибете надолго. Но все было не так просто. Во-первых, после занятия Лхасы Цэрэндондуб по старой кочевой привычке отдал город на разграбление, отчего сразу лишился симпатий горожан. Во-вторых, джунгары стали притеснять различные секты, и особенно ньинмапа, чем вызвали недовольство не только жителей Лхасы, но и провинциальных тибетцев. В-третьих, они не смогли удержать власть над всем Тибетом, и он стал стремительно распадаться. В-четвертых, монголы не имели склонности к рутинному управлению страной, предпочитая этому военные походы, битвы, набеги и тому подобные стихийные способы решения жизненных проблем, в отличие от стремительно набиравшей силу маньчжурской династии, которая как раз была непревзойденным мастером в установлении контроля над соседями с помощью интриг, медленного внедрения в страну, оказания влияния на отдельных личностей, сталкивания интересов различных групп. А в-пятых — и это главное, — джунгары не имели на руках козырной карты — они не смогли отбить у маньчжуров Седьмого далай-ламу.

Почувствовав, что джунгары остались в стране без всякой политической поддержки, и прослышав, что маньчжурская армия уже идет в Центральный Тибет, министры Канченнай и Полханай организовали сопротивление. Они собрали большие армии — один в Нгари, другой в Цзане — и приготовились к сражению не на жизнь, а на смерть с грозными джунгарскими узурпаторами. Но Цэрэндондуб, видя такое положение, ушел на северо-восток, в родные степи. Поэтому Канченнаю и Полханаю ничего не оставалось, как явиться ко двору… уже обосновавшихся там маньчжуров.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ