Маньчжурский сюзеренитет

Как только маньчжурские власти получили известие о том, что тибетские иерархи готовы официально признать мальчика из Кхама реинкарнацией далай-ламы, они вручили ему печать — акт символический и очень значимый во внешних сношениях стран, сопредельных с Китаем. Он подразумевал отношения патрона и подчиненного, что всегда использовалось Китаем как доказательство своего верховенства. Затем они направили в Центральный Тибет армию. Первый их отряд потерпел от джунгаров поражение, но второй в 1720 г. триумфально вошел в Лхасу, привезя с собой Седьмого далай-ламу.

Армию Сюанье тибетцы встретили как освободителей. А «освободители», по обыкновению, наводят свои порядки. Стали устанавливать свои порядки и маньчжуры. В Лхасе Сюанье посадил двух представителей: одного — для Цзана, другого — для провинции Уй. Позднее эти представители получили звание амбаней. При них состоял гарнизон в несколько тысяч человек. Был издан эдикт, в котором Тибет признавал покровительство Китая. Сюанье аннексировал Кхам и Амдо. Правительство было преобразовано: пост регента отменен как «дававший его обладателю слишком большую власть» [Petech 1950, 66], а вместо него учрежден совет «Кашаг», состоявший из двух старших и двух младших министров, так называемых «калонов» или «шапэ», — очень «эффективная» структура, когда каждый контролирует каждого, пара — пару и т.д. и никто ни с кем не соглашается. Над всем этим возвышался духовный покровитель — далай-лама. Эта система власти с небольшими изменениями просуществовала до 1912 г., когда государственное устройство Тибета было изменено в связи с падением династии Цин.

На высшие посты были назначены знакомые нам лица. Одним изстарших министров был утвержден Канченнай, а вскоре (с 1723 г.) членом совета стал и его друг Полханай. Остальные министры представляли аристократию и ламство провинции Уй. Все калоны были также наместниками в своих родных областях, поэтому часто отсутствовали в Лхасе. Кроме того, еще один человек активно участвовал в правительственных решениях, правда не по долгу службы, а по «велению души» — отец молодого Далай-ламы.

Только-только успели приступить к исполнению своих обязанностей новые сановники, как в 1722 г. умер Сюанье. Его сын император Иньчжэнь (девиз правления — Юнчжэн) в начале своего правления был настроен ограничить активность Китая во «внешних» областях. Конечно, вскоре он понял, что созданное его предками могущественное государство сможет существовать только в том случае, если будет проводить на периферии сильную политику, поддержанную военными действиями, иначе империя начнет сжиматься и исчезнет как шагреневая кожа. Но пока он не убедился в этом, он успел отозвать из Лхасы китайский гарнизон, который было тяжело снабжать ввиду отдаленности и труднодоступности Тибета. «Такая политика вскоре привела к гражданской войне», — пишет Л.Петех [Petech 1950, 77].

Действительно, из всех исследований данного периода тибетской истории следует, что как только тибетские сановники были предоставлены самим себе, они начали яростно враждовать друг с другом, что в конце концов вылилось в войну. Китайская историография, а за ней и многие европейские ученые [Rockhill 1891] военные действия 1727-1728 гг. трактуют как антикитайский мятеж в союзе с джунгарами. Л.Петех считает, что эта война явилась апофеозом борьбы за власть нескольких амбициозных лидеров и ничего антикитайского и проджунгарского в ней не было. Мне же кажется, что она могла быть, кроме всего прочего, и выражением старой междоусобной распри провинций Уй и Цзан. В общем, судите сами.

С самого начала совет раскололся на две партии. Канченнай и Полханай были министрами еще у Лхавсан-хана, лояльно и даже тепло относившимися к маньчжурским властям. Кроме того, они были с запада: один — из Цзана, другой — из Нгари. Другие члены совета представляли старую аристократию провинции Уй, всегда болезненно воспринимавшую присутствие маньчжуров в Тибете (линия, восходящая к Санчжагьяцо). Отец Далай-ламы примыкал ко второй партии — еще одно подтверждение того, что отношение к Китаю не являлось главной составляющей конфликта, ведь Седьмой далай-лама был интронизирован в 1726 г. именно благодаря маньчжурам. К 1727 г. раскол достиг апогея. Он усугублялся тем, что Канченнай в угоду цинскому Китаю стал в очередной раз притеснять многострадальных ньинмапасцев. (В каждом обществе есть группа людей, объединенная по этническому, социальному, религиозному или какому-либо иному признаку, которая служит «лакмусовой бумажкой» грядущих потрясений: если их начинают притеснять, значит, в стране зреет что-то тревожное. В Тибете это были, на мой взгляд, ньинмапасцы.) Полханай, не желая поддерживать столь недальновидную политику своего старого товарища, но и не в силах стать к нему в оппозицию, уехал на родину под предлогом болезни жены. Канченнай был убит. Война началась.

Один из министров совета, Лумпанай, собрал армию и двинул ее на Цзан, чтобы разбить войска Полханая и убить его. У Полханая было три пути — бежать, защищаться или напасть первым. Он выбрал последний, недаром впоследствии он получил прозвище «миван» (mi dbang) — «Владыка людей». Его армия, поддержанная западными тибетцами из Нгари, решительно выступила против лхасцев. На протяжении месяцев две армии встречались в открытых сражениях и нападали друг на друга из засад, занимали и оставляли крепости, брали пленных и убивали их, собирали провизию с окружающих деревень и требовали помощи от своих сторонников, т.е. совершали все безумные действия, которые называются войной. Но одержать победу ни та ни другая сторона не смогла. Видя, какие бедствия несет эта война, монахи во главе с Панчен-ламой стали предлагать обеим сторонам перемирие, хотя бы до прибытия известий и решения из Пекина. После долгих переговоров в 1728 г. оно было достигнуто. Лумпанай отвел свои уставшие войска в родной Уй и, как было условлено, распустил их. Полханай же никого никуда не отвел и никого не распустил. (Нет, не случайно он получил прозвище «миван»!) Найдя какой-то предлог, он пошел на север, в области Дам соединился с поддерживавшими его монголами (остатками войска Гуши-хана) и напал на Лхасу. Лхаса сдалась без боя.

С этого времени началось двадцатилетнее правление «Владыки людей» — Полханая (1728-1747), которое некоторые ученые называют «золотым веком умной власти в Тибете, установленной действительно великим тибетцем» [Snellgrove-Richardson 1995, 219]. Полханай сумел найти компромисс со всеми силами, вовлеченными в конфликт. Еще до начала военных действий он послал императору Китая донесение, в котором просил о военной помощи и обрисовал обстановку в нужном ему свете, в чем весьма и весьма преуспел. Поэтому когда китайская армия, которую все-таки послал в Тибет Иньчжэнь, вступила в Лхасу, она была «правильно» ориентирована и, кроме того, встречена уже готовым правителем, т.е. освобождена от ненужной суеты. И в дальнейшем он всегда демонстрировал полную лояльность своему патрону — маньчжурскому императору.

Полханай не предпринял крупных репрессий против своих противников, как ни горячились по этому поводу его военачальники. Был устроен суд, после которого трех министров и их особенно активных помощников казнили, но многих из тех, кто сотрудничал с советом во время войны, он принял в свою администрацию.

Полханай прекратил все нападки на ньинмапа. Он даже умудрился смягчить гнев маньчжурских представителей против Далай-ламы и его отца. Амбани считали их во многом повинными в возникновении войны и хотели отправить в Пекин, но Полханай добился того, чтобы верховного иерарха Тибета и его неугомонного отца увезли в их родной Литанг. И конечно, он получил полную поддержку «желтых шапок», хотя сам в глубине души, говорят, был привержен учению ньинмапа. Для этого он сделал немало — отдал в собственность крупным монастырям гэлугпа обширные поместья с реками и долинами, способствовал восстановлению порушенных джунгарами монастырей, постоянно совершал основательные подношения им и, более того, денежное вознаграждение, посланное маньчжурским императором для его солдат, раздал все тем же ламам и монастырям.

Одним из самых грандиозных его начинаний считается инициатива по изданию буддийского канона — Канчжура (1732 г.) и Танчжура (1742 г.). Я позволю себе здесь прерваться и сказать несколько слов о тибетской литературе вообще.

Читать о тибетсткой литературе.

Во время правления Полханая произошло одно, казалось бы, не очень важное событие, сыгравшее, однако, в дальнейшей истории Тибета значительную роль. Маньчжурские власти, обеспокоенные неожиданно активными действиями в событиях 1727-1728 гг. Далай-ламы (в лице его отца), решили создать в стране противовес этому иерарху, проводя свою любимую политику установления баланса сил. В 1728 г. они издали эдикт, который установил, что Цзан и Западный Тибет отдаются в подчинение панчен-ламе. Таким образом, когда в 1734 г. Далай-лама, уже неопасный и потому прощенный, вернулся в Лхасу, он столкнулся не только с ограничением своей власти, но и с утверждением в Цзане религиозного лидера, чуть ли не равного ему по влиянию. И если первое обстоятельство институт далайламства сумел в дальнейшем преодолеть, то соперничество далай-лам и панчен-лам с этого момента еще более обострилось и стало постоянной составляющей политической жизни Тибета вплоть до настоящего времени.

В 1747 г. Полханай умер. Ученые считают, что его власть в Тибете была абсолютной, так как Далай-лама был отлучен от управления страной, а китайский сюзеренитет существовал лишь номинально. «Полханай был настоящим царем, первым тибетским царем после трагического конца последнего правителя Цзана в 1642 г.» [Petech 1950, 163]. У царя же должен быть наследник. Маньчжурские и тибетские власти еще до смерти Полханая озаботились определением преемника. Они долго размышляли над этим, но сделали, как считают ученые, неудачный выбор. Последнее слово было за Полханаем, и он указал на своего младшего сына, Чжурмэднамчжала. Как только назначили преемника, Полханай сразу умер. Чжурмэднамчжал был властным и решительным молодым человеком, и именно эти черты характера, повидимому, оказались основными для выбора его отца. Действительно, они были необходимы тибетскому правителю, ведь без них он мог быстро умереть «от водянки». Однако новый тибетский правитель не отличался ни гибкостью, ни умением находить компромиссы, ни готовностью их искать, чем так блистательно владел его отец. И вот что случилось. Все три года своего правления (1747-1750) Чжурмэднамчжал стремился к укреплению личной власти и уходу от контроля Китая. В результате — власть он потерял, а маньчжурское владычество над Тибетом получило окончательное оформление.

Первоначально Чжурмэднамчжал выказал намерение продолжать все по-старому, почему и был признан пекинским двором. Вся его решительность обратилась против старшего брата, правившего западными районами Тибета. Чем ему не угодил его старший брат, не очень ясно. Возможно, Чжурмэднамчжал боялся соперничества. Во всяком случае, его брат вскоре умер от подагры, племянник — еще от чего-то, а другой племянник принял монашество и укрылся в Ташилхунпо. В тибетском буддизме грех убийства монаха страшнее, чем грех убийства просто племянника. По-видимому, это и спасло мальчику жизнь. Затем Чжурмэднамчжал оккупировал Нгари, где обрушил репрессии на всех сторонников своего брата. Кроме того, он собрал армию в Конто.

Никто не знал точно его замыслов. Да и сейчас не совсем понятно, что собирался делать тибетский правитель. Единственное, что четко прослеживается в его действиях последнего года, — это антиманьчжурская направленность. Он потребовал от императора убрать амбаней с их гарнизоном из Лхасы. Амбани стали посылать панические донесения в Пекин о начале восстания. Панические, потому что к этому времени китайский гарнизон в Лхасе был сокращен до нескольких сотен солдат и в случае антики- тайского восстания реальной защитой амбаней и цинской власти стать не мог. Маньчжурский император выжидал. Ему казалось, что если брат пошел на брата и они немного повоюют, ничего страшного не случится и вмешиваться в это не следует. Но когда Чжурмэднамчжал пошел на запад без его высочайшего разрешения, он понял, что это — мятеж, и отдал приказ амбаням действовать по обстоятельствам. К этому времени амбани уже начали действовать — в 1750 г. они убили Чжурмэднамчжала.

Все было сделано, казалось бы, основательно. Амбани рассчитали, что люди недовольны своим правителем и вряд ли поднимут восстание в случае его смерти. Чжурмэднамчжал был приглашен в их резиденцию и зарублен мечом, сопровождавшие его лица были убиты менее почетными способами. Но в истории бывают случайности, резко меняющие ее течение. Здесь такой случайностью стало спасение одного из членов свиты тибетского правителя, который успел выпрыгнуть в окно.

«Этот маленький человек, совершенно неизвестный до того времени и не имевший никакого политического положения» [Petech 1950, 199], повернул ход тибетской истории. Он собрал толпу, которая двинулась на резиденцию представителей цинов. Разъяренных людей попытался остановить вышедший к ним Далай-лама. Но толпа есть толпа. «Они поступили так, как обычно ни один тибетец не поступит даже в мыслях: заставили замолчать Далай-ламу, разорвали его воззвание и дошли до того, что повернули свое оружие на его священную персону, так что он был вынужден укрыться в Потале» [Petech 1950, 200]. В общем, началась резня. Амбани были убиты. С ними погибло около пятидесяти китайских военных и около сотни торговцев. Была разграблена гарнизонная казна, порушены лавки. А назавтра в Лхасе воцарилась тишина — мирные горожане продолжали свою обыденную жизнь.

После совершения текущих дел по наведению порядка Хунли (девиз правления — Цяньлун), воссевший на престол императора Китая еще в 1736 г., решил, что пришло время прекратить «разброд и шатания» в Тибете и укрепить там свою власть. Он передал все почтовые станции в Тибете в руки маньчжурских властей, установил постоянный гарнизон в Лхасе в полторы тысячи человек, конфисковал огромные земельные богатства Чжурмэднамчжала, ввел порядок назначения министров совместно далай-ламой и амбанями, сделал далай-ламу правителем Тибета, однако под строгим контролем Китая.

Так в Тибете окончательно сложилось то государственное устройство, которое обычно называют сюзеренитетом цинского Китая.

Современные тибетские историки и политики настойчиво повторяют, что Тибет до этого времени, да и после, никогда не принадлежал Китаю, никогда не был его частью, а маньчжурский режим там был установлен силой. Кроме того, зависимость Тибета от Китая была слабой, часто номинальной, многие вопросы он решал самостоятельно. Это позволяет Тибету апеллировать к мировому сообществу с требованием о независимости. Китай, наоборот, утверждает, что Тибет еще с юаньских времен являлся его неотъемлемой частью. Такое положение, в свою очередь, позволяет Китаю пренебрегать всеми апелляциями и требованиями мирового сообщества. Вопрос в итоге сводится к тому, каков был характер власти Китая в Тибете и как она была установлена.

Ответить на этот вопрос довольно трудно, так как нормы китайской средневековой политической доктрины существовали в совершенно иной плоскости, чем нормы современного международного или средневекового европейского права, и попытки обращаться с первыми на принципах вторых — бессмысленно, непродуктивно и никуда, кроме тупика, не ведет. А.С.Мартынов, давший блестящий анализ этого вопроса в своем фундаментальном исследовании «Статус Тибета в XVII—XVIII веках в традиционной китайской системе политических представлений», так и пишет: «…в конце XVIII в. статус Тибета по-прежнему… не имел ничего общего с современными международно-правовыми понятиями, основанными на территориальном принципе» [Мартынов 1978, 227]. И вот что еще крайне интересно. В своей книге российский ученый дает разные определения отношений, сложившихся между Китаем и Тибетом, например «политическое верховенство» [Мартынов 1978, 185], но избегает таких терминов международного права, как «сюзеренитет» и «протекторат», широко используемых в других трудах. Причем разные авторы употребляют эти термины довольно свободно, кажется не очень задумываясь над их соответствием реальным отношениям Китая и Тибета. Не смогла отказаться от них полностью и я, преследуя интересы удобства и краткости. Но в связи с этим следует сказать несколько слов о том, какими фактически были эти отношения.

Средневековую политику Китая в отношении окружающих его соседей, которую унаследовала маньчжурская династия Цин, можно сравнить с чувствами мужчины, считающего нужную ему женщину своей, даже если на это нет никаких оснований, кроме того, что он так считает. Женщина может не обращать на это внимания, вступать с мужчиной в конфликты, пытаться доказать ему, что она свободна, но, в конце концов, бывает вынуждена сдаться, сраженная упорством и непоколебимой уверенностью мужчины. Мужчине же может быть достаточно того, что женщина формально принадлежит ему и изредка демонстрирует свою привязанность. Он забывает ее, не посещает, не делает подарков, даже разрешает общаться с другими и вспоминает о ней только в тех случаях, когда она ему становится нужна или когда он чувствует, что теряет ее. Так и Китай. На протяжении тысячелетий он убеждал своих соседей в том, что он — их верховный владыка, а они — вассалы, и за это время, как мы видим, добился определенного успеха. Бывали случаи, когда «варвары» и не догадывались о том, что они «принадлежат» Китаю.

Но в установлении этих отношений и сами народы, окружавшие Китай, были небезгрешны. «Женщины Китая» тоже были эгоистичны, корыстны и недальновидны. Они стремились использовать расположение своего покровителя с возможно большей выгодой для себя. Многие лидеры государств и племенных объединений, соседствовавших с Китаем, шли к китайскому императору с дарами, добивались титулов, искали расположения, наград. Китай был необходим соседям и экономически, и политически. Народы Центральной Азии часто не имели сильной и оформленной государственности, поэтому их племена, кланы, секты искали китайского покровительства в борьбе со своими соперниками. Так, секта гэлугпа, стремясь к доминированию в своей стране, вступила в союз сначала с монголами, а потом с маньчжурами. Эти силы нуждались друг в друге и находили друг друга.

Характер их отношений был особый, и в понимании современного международного права определить его сложно. Императоры династий Юань и Цин не вмешивались во внутреннее устройство и политику своих «подопечных», ограничиваясь внешними делами. Китай не богател за счет Тибета, не вывозил из него никаких сокровищ. Продукты из Тибета поступали в Китай в качестве товаров. А дань была актом чисто символическим. Вначале Китай не имел в Тибете армии, резидента. Но мало-помалу отношения перерастали в определенную форму зависимости. В первой половине XVIII в. в Лхасе появились маньчжурские резиденты — амбани, военный отряд. Сношения с Пекином шли только через амбаней. Маньчжурские власти стали участвовать в обнаружении и утверждении далай-лам.

Читать далее: Изоляция.