Предисловие

Купить книгу в издательстве.

Тибет стал доступен. Можно сесть на самолет и полететь в Лхасу. Оттуда на машине поехать в Шигацзе. На пароме добраться до Самъе. Можно погулять на перевале Тангла. Можно побеседовать с тибетцем у него дома в Гьянцзе или в Улан-Удэ, Женеве, Блумингтоне. Разве мечтали об этом путешественники прошлого, проводившие на подступах к Тибету долгие месяцы и вынужденные отправляться домой, так и не увидев манившей их Лхасы? Современный мир, перевернувший всё и вся, сделал это возможным. Но от этого Тибет не стал менее далеким и закрытым. Всё так же о нем больше мифов, чем правды, всё так же больше вопросов, чем ответов.

Вот, например, первый вопрос. Существует ли такой феномен, как тибетская цивилизация? Многие исследователи, особенно на заре развития тибетологической науки, утверждали, что до возникновения государства (VII в.) тибетцы пребывали в полнейшей дикости, а государство — и с ним культура — появилось лишь под влиянием китайской цивилизации и индийского буддизма. «Тибет выходит из мрака варварства только в VII в. н.э. с приходом туда буддизма. Тибетская история как таковая совершенно отсутствует до буддийской эры…» [Waddell 1895, 18-19]. «Ранняя история Тибета, или Бод-юла, по-видимому, начинается только со времени знакомства этой страны с буддизмом, а может быть, и даже в большей степени — с китайской культурой» [Rockhill 1907, 203]. «Цивилизация и современная культура Тибета появились во многом благодаря Китаю и Индии. Если говорить об Индии, имеется в виду ее религия, а если о Китае — материальная культура. До сих пор мы не обладаем достаточными знаниями для определения того, насколько высок был уровень культуры самих тибетцев до проникновения к ним индийского и китайского влияния» [Bell 1928, 12]. Как мы видим, мнение о китайских и индийских корнях тибетской культуры и, более того, о тибетской культуре как «смеси» китайской и индийской было широко распространено.

Против подобных взглядов выступили многие крупные ученые, которые явно солидаризировались с точкой зрения самих тибетцев. Известно, что они в шутку называют китайцев интерпретаторами, а монголов — переводчиками, противопоставляя им неповторимость своей культуры. Действительно, что касается буддийской литературы, то китайцы заимствовали из Индии большое количество сюжетов и переделали их до неузнаваемости. Монголы же перевели на монгольский язык столько буддийских книг, сколько им было доступно, да еще с разных языков — санскрита, тибетского, китайского, уйгурского, причем многие — по нескольку раз… Но неужели это говорит о вторичности их культур? И так ли уж самобытна тибетская?

Общественное сознание устроено загадочным образом: исторические воззрения и идеи развиваются зачастую подобно движению маятника, из крайности в крайность. Если в начале XX века многие отказывали тибетцам в наличии культуры и ее самобытности вообще, то в последнее время разнообразные явления тибетской жизни, будь то система монастырского образования или буддийская философская мысль, искусство развития человеческого духа или физические возможности «магов и мистиков Тибета» — все нередко объявляется высшим достижением человечества, панацеей, которая спасет мир от тупика, куда завела его европейская «потребительская» цивилизация. Почему-то маятник всегда минует «золотую» середину. Одна надежда, что амплитуда станет меньше. Но если серьезно, где эта середина?

Другой вопрос, возникающий в связи с первым: можем ли мы говорить о едином тибетском мире как о явлении, отражающем общность тибетцев? И есть ли такая общность вообще? Тибет объединяет чрезвычайно разнородные элементы. Во-первых, это касается этногенеза. На территории Тибета проживают различные этнические группы. Они имеют китайское, монгольское, иранское, североиндийское происхождение. Более того, эти группы, как неоднократно отмечали исследователи, относятся к различным расам — монголоидной и европеоидной по крайней мере. А это значит, что по происхождению они отстоят друг от друга очень и очень далеко. Во-вторых, тибетское население резко распадается на две части, если иметь в виду его хозяйственную деятельность и уклад жизни. Это — кочевники и оседлые земледельцы. В Тибете очевидна оппозиция «север — юг» (северное плато с пастбищами и горные долины юга с пашнями и огородами) и «верх-низ» (горные альпийские пастбища и земледельческие долины). Кроме того, рельеф Тибетского нагорья таков, что многие племена, проживая в соседних долинах, не могут общаться друг с другом. Таким образом, многое — и в природе, и в хозяйстве, и в истории Тибета — говорит не о единстве племен и народов, а об их разобщенности.

Все исследователи Тибета пытались найти и обозначить ту силу, которая играла бы консолидирующую роль в этой уникальной стране. Дж.Туччи называл такой силой лингвистическую общность и буддийскую культуру [Tucci 1967, 20], Р.Стейн — язык, обычаи, религию, культуру [Stein 1995]. С мнением этих двух, без сомнения, блестящих знатоков Тибета нельзя не согласиться. Первое, что объединяет всех тибетцев, — это язык. Конечно, амдосцы не понимают лхасцев, а кхамцы — нгари. В соседних долинах могут говорить на разных диалектах. Недаром большинство авторов, когда-либо писавших о Тибете, так любят выражение китайского путешественника XVIII в., сказавшего о Тибете: «Через каждые десять ли — свое небо», имея в виду разнообразие племен, населявших Тибет, и диалектов, на которых они говорили. Да, диалектов много, но язык — один. Это тибетский язык, относящийся в сложной классификации мировых языков к китайско-тибетской языковой семье.

Другим фактором, выполняющим объединительную функцию, является религия. При всем различии между многочисленными направлениями тибетского буддизма (их обычно называют школами или сектами) это — единый мировоззренческий и культовый комплекс. Даже существование бона — древней религии тибетцев — не нарушает это единство, так как с течением времени бон по сути превратился в некую разновидность буддизма.

Можно принять и утверждение Р.Стейна об общих обычаях тибетцев, хотя в этой области разнообразие более чем велико. С одним нельзя согласиться: никто из ученых не упоминает очень важный, на мой взгляд, факт — общее историческое прошлое тибетцев. Такое прошлое, как правило, возникает в рамках государства. В племенном конгломерате, каким является Тибет, для формирования единого этноса наличие в прошлом или настоящем государственности имеет первостепенное значение. Поэтому, чтобы понять, существует ли тибетская цивилизация, и если да, то какова она, следует обратиться прежде всего к истории тибетского государства.

Еще один вопрос: как появилась тибетская культура? История учит нас, что высокоразвитые культуры создавались народами, которые жили в районах, имевших благоприятные природные условия,— в Средиземноморье, Индии, Китае. Тибет никак не назовешь таким районом. Это не очень ласковый край. Конечно, нельзя сказать, что климат долины реки Цангпо (так по-тибетски называется Брахмапутра в верхнем течении) непригоден для жизни. Он не так суров, как на северном нагорье. Однако все же Ярлунг — не Пелопоннес и не долина Нила.

Более того, Тибет окружен крупнейшими мировыми цивилизациями — китайской, индийской, иранской. Это очень древние и очень мощные культуры. На протяжении своей истории они имели тенденцию втягивать в свою сферу соседние народы, поглощать их. Так, за века и тысячелетия были ассимилированы (в культурно-антропологическом плане) многие народы, мы даже не помним их имен. Разумеется, нельзя отрицать того, что культурное окружение оказало на Тибет большое влияние. Но очевидно и то, что Тибет не был им поглощен. Как же тибетский мир сумел создать и сохранить в этих условиях свою «неповторимую физиономию», как любили говорить учителя наших учителей?

Далее. В каком бы аспекте ни шла речь о Тибете, вопрос, что такое тибетский буддизм, не может быть не поднят. В научной тибетологии с самого начала ее формирования стал употребляться термин «ламаизм». Первоначально им обозначали главную школу тибетского буддизма, гэлугпа (в ее учении почитание учителя-ламы было принципиально важным), а впоследствии и все школы в целом. Этот термин появился не без основания. Ученые сразу увидели различие между индийским буддизмом, религией народов Индокитая, Дальнего Востока, с одной стороны, и учением Будды в Тибете — с другой. Однако в последнее время религию тибетцев все настойчивее стали называть буддизмом. Частично это связано с желанием возразить китайским властям, утверждающим, что тибетцы исповедуют «ненастоящий», деградированный буддизм. Имеет ли термин «ламаизм» право на существование? В чем специфика тибетского буддизма? Особое ли это явление?

Нам нелегко понять, что происходило в Тибете в прошлом. Но еще труднее представить, что с ним станет в будущем. Конечно, нет никаких оснований быть большим оптимистом по поводу завтрашнего дня всего человечества. Но положение тибетцев особое. Они относятся к тем народам, которые находятся в специфическом цивилизационном измерении, кардинально отличающемся от современного магистрального развития мира, и которые в условиях объективной интеграции наций обречены терять свой уклад жизни и обычаи, т.е. свое национальное лицо. Не встроенный в сложившуюся мировую систему ни политически, ни экономически, ни даже культурно, Тибет всецело зависит от исторической конъюнктуры. А лишенный государственности, он не имеет возможности ни самостоятельно выбирать путь, по которому продвигался бы в новый мир, ни регулировать темпы этого продвижения, т.е. хоть как-то влиять на свою судьбу.

Какие реальные перспективы у Тибета? Есть путь, который условно можно назвать «китайским». Но он, как показывает историческая практика, сопряжен с тотальной китаизацией. Смутно просматривается второй путь — «западный», но, несмотря на поддержку Запада и опору Далай-ламы на эту поддержку в борьбе за независимость Тибета, он представляется в настоящее время малореальным. А есть ли у Тибета «тибетский» путь?

Теперь поговорим о мифах, сложившихся в современном мире о Тибете. Они относятся к области стереотипов общественного сознания и, может быть, не особенно достойны нашего внимания. Мало ли кто что о чем думает? И все же эти мифы настолько устойчивы, настолько широко распространены, что не затронуть их нельзя.

Существует представление, что Тибет — это бесплодная, безлюдная, холодная земля, мало приспособленная для жизни человека. Там водятся суслики, дикие яки, и иногда туда забредает лошадь Пржевальского. Полудикие кочевники пасут полудикий скот. Все это с некоторой долей преувеличения верно, но только по отношению к северному плато, Чантангу. Климат там действительно суровый. Однако южные и восточные долины Тибета — вполне удобные районы, где тепло летом и не очень холодно зимой. Много воды. Растут фрукты и овощи. Кое-где снимают два урожая в год.

Другой миф говорит о том, что тибетцы — смиренный, благочестивый, умиротворенный в своей религиозности народ. Они не убьют и мухи, отдадут последний халат, не обманут даже врага. Конечно, это не так. Тибетцы — типичные горцы, вспыльчивые, гордые, не прощающие нанесенной обиды. Они очень религиозны, но это не мешает им мстить врагам, резать баранов, драться с соперниками и т.д. Еще во время англо-тибетской войны 1903-1904 гг. англичане отмечали, что тибетцы — мужественные люди и лишь допотопное оружие, разнообразные суеверия и полное неумение воевать не позволяли им одерживать победы. А все описания путешествий по Тибету изобилуют рассказами о дерзких разбойниках и ворах. Так что буддизм не сделал тибетцев кроткими. Возможно, такое представление появилось из-за их веротерпимости. Это вообще характерная черта буддизма. Он никогда не учил своих приверженцев «исправлять» тех, кто исповедует другую религию.

Еще один стереотип — о мудрых тибетских ламах, «обитающих» в высокогорных монастырях, об отшельниках, проведших много лет в холодных пещерах и постигших тайны этой жизни. Им открыто сакральное знание, недоступное нашему механистическому разуму. Далее я, пожалуй, приведу цитату о великих мудрецах из сочинения исследователя и адепта иогической практики  в. Эванс-Вентца, так как самой изложить это мне не под силу. «Осознав, что мирская жизнь не является высшим состоянием на земле, он (просветленный, йог. — Л.Ц.) отрекается от мира и, выйдя из пещеры на дневной свет, больше не испытывает желания вернуться в царство теней. Путь, который он избрал, является путем Высшей Эволюции, ведущим в Мир, трансцендентный Природе, к освобождению в состоянии Полного Просветления от ограничений индивидуального я, иначе говоря, трансмутации с помощью Истинного Знания низшего сознания в высшее, которое есть не воспринимаемая органами чувств, непостижимая, нерожденная, несотворенная Нирвана» [Великий йог Тибета Миларепа 1994, 32]. При этом «Великий Йог посылает в мир, как лучник, стрелы, мысли, исполненные благодати и духовной силы, и… эти стрелы-мысли, достигнув тех, кто к ним отзывчив, проникают в сердца и наполняют их благодатью. Как мощные радиостанции, заряженные силой мысли, Великие Учители передают на Землю ту жизнедательную Духовную Энергию, без которой невозможна эволюция человека. Как солнце насыщает энергией физическое тело человека, так и они питают его духовную природу и помогают избежать сети сансары. Связанные Цепью Причинности с человечеством на Земле и с Просветленными Существами в Трансцендентном Мире, они выполняют работу, неизмеримо более важную, чем та, которая возложена на монархов и правителей» [Великий йог Тибета Миларепа 1994, 31].

Что можно на это сказать? Очень многие люди в настоящее время подставляют свою «отзывчивую» грудь под эти стрелы-мысли, ждут их, ищут. Но есть ли они, эти стрелы? Вся тибетская литература (как и всякая другая, которая не только развлекает) — это попытка понять место человека в мире, его смертность, греховность и величие. Тибетцы пишут об этом до сих пор — и ламы, и отшельники. Наверное, это значит, что они еще ничего не поняли, как и все остальное человечество. Другое дело, что они пытаются подойти к этим проблемам с какой-то иной, непривычной для европейца стороны.

О Тибете написано немало. Много фундаментальных исследований, серьезно анализирующих проблемы тибетской истории, культуры. Не меньше изданий, знакомящих читателей с отдельными сторонами жизни этого далекого мира. Значительно вырос интерес к эзотерической литературе тибетского буддизма. В последнее время появляется большое количество изданий, явно идеализирующих тибетский духовный опыт. Среди этого обилия книг, на мой взгляд, ощущается дефицит популярных изданий нерелигиозного толка. В последнее время на русском языке появляются чаще всего переиздания или переводы с западных языков. Существует замечательный очерк истории Тибета и его культуры «Люди и боги Страны Снегов», написанный Е.И.Кычановым и Л.С.Савицким, но, во-первых, он вышел в 1975 г., а во-вторых, является довольно серьезным научным описанием. Поэтому я надеюсь, что русскому читателю будет интересна книга, ставящая своей задачей в популярной форме рассказать о Тибете и его истории. А найдет ли он в ней ответы на свои вопросы, поймет ли, кто такие тибетцы и откуда взялись мифы о них, будет ясно, когда он перевернет последнюю страницу.

В заключение следует объяснить принципы передачи тибетских имен, названий, терминов, принятые мной. Это всегда непростой вопрос для пишущего о Тибете. Написание тибетских слов сильно отличается от их произношения, а произношение в разных диалектах, в свою очередь, разнится. Обычно авторы выбирают один из трех путей. Одни приводят транслитерацию тибетских слов латинскими буквами (ạGyur-med-rnarn-rgyal, Ye-śes-ts'e-brtan). Другие — фонетический облик слов, характерный для лхасского диалекта, легшего в основу литературного языка тибетцев (Trinle Gyatso, Сангье Гьяцо). И третьи основывают свое написание на монгольском произношении тибетских слов, что более всего присуще российской тибетологической школе ХIХ-ХХ вв., так как знакомство русских с Тибетом шло преимущественно через Монголию (Лодой Чжалбо, Ловсан-тубдань-чойчжи-ньима-гэлэг-намчжял).

Я выбрала второй вариант, несмотря на то что мне, как российскому тибетологу и монголисту, милее последний. Однако в некоторых случаях я употребляю имена в том виде, в котором они чаще всего встречаются в литературе (Соднамгьяцо, Учжен- чжацо, Канчжур). Когда, на мой взгляд, слово может быть не узнано по его произношению, в скобках приведена его точная транслитерация. Есть еще одно пояснение. Оно касается дефиса. Тибетский язык слоговой, каждый слог пишется отдельно и имеет свое значение. В то же время несколько слогов могут составлять одно слово. Дефис в европейской научной литературе указывает на то, что несколько слогов являются одним словом, одним именем. В большинстве случаев я отказывалась от дефиса, так как слово есть слово, его можно и нужно писать слитно, хотя, конечно, зачастую тибетские имена устрашающе длинны. Дефис поставлен только в тех случаях, когда имя состоит из собственно имени и названия местности или рода, откуда происходит человек, что часто встречается в тибетской литературе (Лумэ-Шерабцултим), либо когда к имени присоединены титул, звание, прозвище (в этом случае со строчной буквы — Три-римпоче).

Л.В. Успенский в своей знаменитой книге «Слово о словах» писал: «Я не пытался… последовательно, один за другим, излагать важнейшие вопросы филологии. Не рассчитывал и полностью осветить ни один из ее разделов. Передо мной стояла иная цель: рассказать не все, а кое-что из того, что люди знают о языке, может быть, даже не самое существенное, не самое важное, но зато наиболее доступное пониманию и вместе с тем способное возбудить интерес» [Успенский 1957, 22]. То же я могу сказать и о том, что я старалась написать о Тибете.

Читать далее: Введение.