Открытие и изучение Тибета

Открытие Тибета, исследование его географии, истории, религии, письменной традиции — это особая страница в изучении Азии европейской наукой. Труднопроходимые горы; обширные территории, часто с немногочисленным населением, а местами и вовсе лишенные такового; тяжелый климат с резкими перепадами температур и влажности; высота, плохо переносимая привычными к равнине людьми, и, самое главное, нежелание властей Тибета допускать в свои пределы иностранцев сделали систематическое изучение Тибета практически невозможным, а всякие попытки этого — героическими предприятиями, полными приключений, побед и крушений, драм и даже трагедий.

Однако недоступное всегда манило человека. Чем труднее было проникнуть в Тибет, тем настойчивее становились попытки европейцев преодолеть препятствия, возводимые природой и политикой. Цели у всех были разные. Католических и протестантских миссионеров вели туда сначала желание обнаружить на Востоке христиан, в существование которых они твердо верили, а затем идея проповеди христианства среди «диких» народов Азии. Торговцев влекла прибыль. Стратегическое расположение Тибета «в сердце Азии» сталкивало здесь интересы его соседей — Китая, Индии, Персии, а позднее и европейских держав — России и Англии, а это значит  — туда шли военные разведчики. Очарованные буддийской религией стремились увидеть святыни Тибета. Путешественников-романтиков привлекала возможность побывать в труднодоступных районах. Ученые — географы, этнографы, историки, биологи — ставили перед собой исследовательские задачи. При этом осознанно служили науке лишь они, но материалы, оставленные всеми теми, кто описывал свои путешествия по Тибету, внесли весьма значительный вклад в науку об этой стране.

Первые сведения о Тибете и тибетцах обнаруживаются еще у Геродота, Страбона и Птолемея. Однако пионерами современного изучения Тибета в Европе следует считать миссионеров. Первым из них называют францисканского монаха Одорика из Пордеоне, посетившего Тибет в XIV в. Приплыв из Индии в Южный Китай, он три года провел в Пекине. Затем вернулся в Европу, но уже через Тибет, посетив его столицу. Описание им виденного настолько фантастично, что многие называли Одорика «князем лжецов». Тем не менее те, кто смог это проверить, появились лишь спустя три века.

Начиная с XVII в. деятельность христианских миссий активизируется во многих районах Азии. Миссионеры появляются в Непале, Южном Китае и, наконец, в начале XVIII в. в самой Лхасе2. Фанатическое служение религиозному долгу заставляло монахов-иезуитов, капуцинов, доминиканцев, — а позднее протестантских священников идти по безлюдным пустыням, карабкаться на высочайшие в мире горы и сползать по их снежным склонам на спине, мокнуть с грузом и вьючными животными под проливным дождем и страдать от отсутствия воды, жить в тяжелейших условиях и есть пищу, зачастую вызывавшую отвращение, терпеть унижения от местных чиновников и подвергаться грабежу разбойников. Они гибли сами, гибли их жены и дети. И хотя деятельность миссионеров по христианизации тибетского населения нельзя назвать сколько-нибудь плодотворной — обращенные в новую веру исчислялись на протяжении веков лишь десятками, — зато среди них были замечательные исследователи географии и этнографии, истории и языка Тибета: австриец Йохан Грюбер (XVII в.), впервые сделавший подробное и достоверное описание Тибета и определивший широты многих географических точек; капуцин Орацио делла Пенна (XVIII в.), по материалам которого европейцы познакомились с тибетским письмом; иезуит Ипполит Дезидери (XVIII в.), рассказавший читателям своего дневника о Лхасе, монастырях Восточного Тибета, об обычаях, религии, обрядах, государственном устройстве страны; иезуиты во главе с Дж.Б. Режи (XVIII в.), участвовавшие по поручению императора Сюанье (девиз правления — Канси) в составлении большой карты Китайской империи; Дю Гальд, познакомивший с этой картой Европу; член моравского братства Х.А.Ешке (XIX в.), создавший большой тибетско-английский словарь; наконец, лазаристы Гюк и Габэ (XIX в.), составившие захватывающее описание своего путешествия.

Некоторые ученые прошлого упрекали Р.-Е. Гюка (1813-1860), написавшего и издавшего подробный рассказ о своем пребывании в Китае, Монголии и Тибете [Hue 1862; Гюк 1866], за недостаточность научной информации. Однако его сочинение настолько живо, красочно, с таким юмором описывает приключения патеров, народы, среди которых им пришлось жить, их характер, нравы, обычаи и религиозные обряды, что это путешествие стало едва ли не самым известным европейскому читателю. Два обстоятельства способствовали этому: обширность маршрутов и пребывание в Лхасе. Гюк и Габэ были последними в XIX в. европейцами, посетившими столицу Тибета.

Получив в Париже от архиепископа благословение и посвящение в миссионеры, Гюк сел на корабль в Гавре и сошел с него почти через полгода в Макао, португальской колонии в Южном Китае. Это было в начале 40-х годов XIX в. Уже шла «опиумная» война с Англией, и китайские власти тщательно следили, чтобы европейцы не проникали на территорию Поднебесной. Узнав, что отец Пербуар, лазарист, проповедовавший в Китае, принял смерть от рук своей «паствы», Гюк раздобыл его платье и под видом китайца три месяца скитался по стране, пока не добрался до Пекина.

Надо заметить, что переодевание в костюм местных жителей или соседних восточных народов, намазывание лица сажей и, как можно предположить, прищуривание глаз часто практиковались европейскими путешественниками по Тибету, что придавало их предприятиям некоторую авантюрность. Чаще всего это кончалось провалом. Английский исследователь Л.А.Уоддель, много раз проникавший в самом конце XIX в. на юг Тибета, в 1892 г. пытался пробраться в Лхасу переодетым паломником, но был узнан и отослан обратно. Использовал уловку с переодеванием знаменитый шведский путешественник Свен Гедин, но был разоблачен и изгнан.

Однако известно и несколько удачных случаев. «Эксцентричный полусумасшедший» [Feigon 1996, 102] английский ученый Т.Маннинг в 1811 г. посетил Лхасу под видом китайского мандарина [Lamb 1986, 31]. Ходили слухи, что другой представитель Британии,  В.Муркрофт, прожил в Лхасе под видом кашмирского купца 12 лет (1826-1838) и был убит разбойниками на обратном пути в Западный Тибет, хотя, по другим данным, он умер в 1825 г. [Кюнер 1907, вып. 1, 55]. Братья Адольф и Роберт Шлагинтвейт (1855-1857), путешествуя по Западному Тибету, одевались в костюмы бхотиев3 (тибетоязычное племя, проживающее в Индии и Непале) и старательно делали вид, что они принадлежат к этому тибетскому племени. Баварский лейтенант  В. Фильхнер (1903 г.) вместе со своим спутником геологом Тафелем, вступив в Тибет с севера — из Синина — и попав на территорию воинственного племени гол оков, были вынуждены переодеться в костюмы магометан, жителей Восточного Туркестана. Француженка А.Давид-Неель (первая половина XX в.), проведшая годы в скитаниях по Тибетскому нагорью, часто использовала наряд тибетской пилигримки. Как видим, иногда эти трюки удавались.

Местное население в большинстве своем никогда не видело иностранцев, а этническое и даже расовое разнообразие этого района мира способствовало такого рода маскировке. Ю. Н. Рерих писал, что некий житель Тибета принял почтенных Елену и Николая Рерихов во время их путешествия в 1927 г. за монгольских кочевников, несмотря на то что они вовсе не старались выдать себя за последних [Рерих Ю. Н. 1994, 267]. Во всяком случае, благочестивый отец Гюк и его будущий спутник Габэ были в этом удачливы.

Пробыв некоторое время в Пекине, Гюк отправился в монгольские степи. Если при первых маньчжурских императорах христианская миссия в Пекине процветала, то начиная с XVIII в. она стала подвергаться нападкам правительства. Миссионеров прогнали, некоторых казнили, а немногочисленные последователи христианской религии ушли в Монголию. Проведя несколько лет недалеко от Калгана в пастырских заботах, за занятиями монгольским языком и исследованием буддийской доктрины, Гюк решил отправиться в Лхасу, «чтобы изучить предубеждения, господствующие над народами Азии, в самом источнике их» [Гюк 1866, II]. Здесь к нему присоединился Й. Габэ.

Восемнадцать месяцев патеры добирались до Лхасы. Обычно этот путь занимал у паломников около четырех месяцев, но миссионеры делали долгие остановки на своем пути. Пройдя через всю территорию современной Внутренней Монголии, они дошли до монастыря Гумбум, расположенного недалеко от столицы провинции Цинхай-Синина, на северо-востоке Тибетского плато. Там они несколько месяцев изучали тибетский язык и знакомились с бытом знаменитого буддийского монастыря.

Известно, что в Лхасу в то время вели (да и сейчас ведут) всего несколько дорог: с востока — из Дацзянлу (совр. Кандин) в провинции Сычуань (Китай); с юга — дороги, соединяющие Лхасу с Непалом, Бутаном, Сиккимом и Индией; с запада — через Лех в Ладаке (совр. штат Джамму и Кашмир в Индии); с севера — из Синина. Все они имеют различные ответвления. Дорога, по которой прошли французские монахи, — самое западное ответвление дороги из Синина в Лхасу. Она имела протяжение 1860 км. Населенные пункты были расположены только на расстоянии 75 км от Синина и 90 км от Лхасы. Между ними было еще лишь два поселения, а 800 км дорога шла через абсолютно пустынные земли. Большая часть ее проходит на значительной высоте, а перевал через знаменитый хребет Тангла находится на высоте более 5 тысяч метров над уровнем моря.

Описание пути из Синина в Лхасу, пожалуй, самые захватывающие страницы в книге Гюка. Два патера долго жили в Синине в ожидании попутного каравана, так как небольшой группой, без охраны пускаться в такую дорогу было опасно из-за разбойников. Разбойники из племени голоков, сделавшие грабеж караванов паломников из Монголии и торговцев из Китая чуть ли не своим профессиональным занятием, были настоящим бичом этой дороги. Поэтому Гюк и Габэ со своими слугами присоединились, как и многие другие, к тибетскому посольству, возвращавшемуся из Пекина в Лхасу. Весь караван состоял, по подсчетам Гюка, из пятнадцати тысяч яков, тысячи двухсот лошадей, двух тысяч верблюдов, а также двух тысяч тибетцев и монголов, трехсот китайских солдат из Ганьсу, двухсот монгольских всадников кукунорского князя и… двух французских патеров.

Такая серьезная компания спасла лазаристов от разбойников, но ничто не могло избавить от холода и разреженного воздуха. «Раз наши животные очень утомились, и мы отстали от главного каравана. В стороне, недалеко от дороги, мы увидели человека, сидевшего на камне, с опущенной на грудь головой, со свисавшими по бокам руками; он не шевелился и походил на мраморную статую. Мы звали его издали — он не отвечал. Подойдя к нему, мы узнали молодого ламу, часто навещавшего нас. Его лицо побелело, как воск, глаза казались стеклянными, на носу и губах висели льдинки… Более сорока человек, еще живых, но уже замерзших, было оставлено тогда в пустыне и погибло таким грустным образом», — пишет Гюк [Гюк 1866, 225]. Сами патеры, кутавшие своих лошадей в войлок и верблюжью шерсть, хранившие за пазухой шарики из теста, которые и там превращались в ледышки, благополучно преодолели этот многомесячный путь и в январе 1846 г. достигли Лхасы.

Гюк и Габэ недолго пробыли в столице Тибета. По инициативе китайского наместника через полтора месяца они были высланы из страны. Правда, за это время патеры успели познакомиться с жизнью Лхасы, ее административным устройством, монастырями, святынями, нравами и обычаями ее жителей, о чем подробно рассказали в своей книге.

Именно миссионерам принадлежит заслуга пробуждения в европейцах интереса к далекому Тибету, создания первых описаний страны и народа, первых грамматик и словарей. Но они стояли не только у истоков научных знаний о Центральной Азии. Большая работа по обследованию Восточного Тибета была проведена миссионерами и в XVIII-XIX вв. Когда Центральный Тибет стал недоступен для иностранцев, миссионеры учредили свои станции в китайской провинции Сычуань, граничащей на востоке с Тибетом. Там они вели работу среди тибетского населения, ездили в тибетские области. И описывали свои впечатления.

Конечно, не только религиозная идея заставляла европейцев пускаться в далекие путешествия, но и научные интересы. Например, ради них трудились на западе Тибета известные исследователи братья Герман, Адольф и Роберт Шлагинтвейт (XIX в.), а их брат Эмиль описывал собранные ими этнографические материалы и письменные источники. Ради них исходил в разных направлениях восточные Гималаи замечательный ботаник Дж. Хукер (XIX в.). Ради них всю жизнь трудился и выдающийся ученый, основатель современной тибетологии, венгр Александр Чома де Кёрёш (1784-1842).

Александр Чома родился в венгерской деревне Кёрёш. Еще в школе он заинтересовался историей. Его поразили рассказы учителя о загадочных предках венгров, живших где-то в Азии. Мальчик решил найти их. Эта мысль, родившаяся в голове еще подростка, определила всю его жизнь. Он закончил колледж, затем университет в Гёттингене. В начале 20-х годов XIX в. отправился в Азию. Маршрут, по которому он планировал добраться до интересующих его районов, проходил через Хорватию, Одессу, Москву, Иркутск, Китай. Но судьба даровала ему иной путь — через арабские страны, Персию, Бухару, Кабул — на запад Тибета, Чома остановился там, заинтересовавшись тибетским языком и литературой. Остановился на один год, но, как оказалось, на всю жизнь. С 1825 по 1837 г. он жил в монастырях маленьких княжеств на западе Тибета. Английские власти Индии, подкупленные его энтузиазмом и глубокими знаниями, назначили ему небольшую стипендию. За время, проведенное в Тибете, он написал множество статей, но главное — создал тибетско-английский словарь и грамматику тибетского языка, ставшие основой для всех последующих работ в этой области. Пять последних лет своей жизни (1837-1842) Чома прожил в Калькутте, где служил библиотекарем в Бенгальском азиатском обществе, разбирая коллекцию тибетских книг и занимаясь научной деятельностью. В 1842 г. он отправился в путешествие, конечной целью которого являлась Лхаса. Но в самом начале его, едва достигнув Сиккима, он заболел и умер. Могила его находится в Дарджилинге (современный штат Западный Бенгал, Индия).

Все, кто общался с Александром Чома де Кёрёшем, отмечали его чудаковатость. «Во время моего пребывания в Калькутте я часто видел его погруженным в фантастический мир, улыбающимся ходу своих мыслей, молчаливым, как брамин, согнувшимся над столом и переписывающим санскритские тексты», — писал его современник [Duka 1885, 140]. А соотечественник Кёрёша художник А. Шёфт говорил: «Я никогда не видел человека более странного. Он живет как отшельник среди своих тибетских книг в доме Азиатского общества, который редко покидает» [Duka 1885, 141]. Чома де Кёрёш был одержим. До самой смерти он не оставлял идею найти в Центральной Азии предков венгров. Свои тибетологические занятия он считал ступенью на пути к разрешению этой проблемы. Однако Чома не нашел предков венгров. Его концепция на этот счет (он считал, что разгадку тайны происхождения венгров надо искать у племени ёгур, жившего на северо-восточной границе Тибета) оказалась неверной (ёгуры не имеют прямого отношения к тому ответвлению тюрко-монголов, которые, смешавшись с уграми, и составили венгерский этнос), что не без язвительности отмечали многие ученые. Но разве важно, что искал Чома де Кёрёш? Важно, что он нашел.

Много открытий было совершено людьми, искавшими одно, а находившими совсем иное. Часто исходные идеи были ложными. Вспомните алхимиков в средневековой Европе. Им нужен был «философский камень», который превращал бы песок в золото, воду — в эликсир. Такого «камня» они не получили, но создали целую науку — химию. В географии есть классические примеры. Колумб искал кратчайшие морские пути в Индию, а открыл Америку. Целью путешествия на восток Плано Карпини (XIII в.) были поиски легендарного христианского царства, результатом же — посещение монголов. Пусть поиски Чома де Кёрёшем предков венгров оказались бесплодными, но он заложил основы научной тибетологии. Предков венгров нашли другие — те, кто, возможно, искал что-то еще…

Огромный вклад в изучение Тибета внесли англичане. Со времени утверждения в Северной Индии во второй половине XVIII столетия английской Ост-Индской компании ее руководителей не оставляла идея завязать с Тибетом торговые отношения. Постепенно, по мере завоевания Англией новых и новых областей Индии, ее торговые интересы в Тибете все теснее переплетались с военными. Кончилось это вооруженным вторжением английских войск в Тибет в 1903-1904 гг., но до того времени англичане уже успели основательно ознакомиться с географией, топографией, климатом Южного Тибета, а также бытом, ремеслами и прочими сторонами жизни его населения. Так, Тибет посетили Дж. Богль (XVIII в.), С. Тернер (XVIII в.), Т.Маннинг (XIX в.). Однако с конца XVIII в. власти Тибета отказались пропускать в центральные районы иноземцев.

Известно, что в XIV в. францисканский монах Одорик не имел никаких неприятностей, пребывая в Тибете. В XVII в. Й. Грюбер спокойно прожил около двух месяцев в Лхасе. Уже говорилось выше, что в начале XVIII в. в Лхасе даже действовала христианская миссия во главе с Орацио делла Пенна. И. Дезидери пробыл в Лхасе пять лет (1716-1721), путешествуя вокруг нее. Дж. Богль (1774 г.) состоял в дружеских отношениях с Панчен-ламой, вторым по значению церковным иерархом Тибета, проживавшим в монастыре Ташилхунпо вблизи города Шигацзе. Однако уже в 1783 г. С.Тернер был возвращен из Шигацзе и не пропущен в Лхасу ввиду получения указа китайского императора не допускать иностранцев в Лхасу. А уж с конца XVIII в., когда у китайцев и тибетцев возникло сильное подозрение, что английские солдаты приняли участие в тибетско-гуркхской войне на стороне гуркхов, двери Тибета для европейцев были окончательно закрыты.

Весь XIX век прошел под знаком упорной, почти маниакальной охраны своих границ тибетскими властями. Ни за какие взятки нельзя было европейцу пробраться в Центральный Тибет, а, как известно, за ценные «подарки» в Азии можно сделать много, очень много. Кроме отказов пропустить в Лхасу экспедиции Свена Гедина, Н.М.Пржевальского, Н.К.Рериха и многих других тибетское правительство жестоко наказывало тех, кто помогал европейцам. Так, через год после второго посещения Шигацзе индийским ученым С. Ч. Дасом (1881 г.) его друг, покровитель и, судя по рассказам Даса, весьма просвещенный и интеллигентный сановник — первый министр Панчен-ламы, Синчен, был публично наказан палками, убит, его тело брошено в реку, а дальнейшие перерождения прекращены Далай-ламой; его племянник и племянница были заточены пожизненно, их земли конфискованы, слуги казнены [Кюнер 1907, вып. 1, 96]. Японец Экой Кавагучи, пользуясь восточной внешностью, проник в Лхасу под видом китайского монаха. Когда же слухи об иностранце достигли властей, он был вынужден тайно бежать. Его друзья в монастыре Сэра, где он жил, были схвачены, посажены в тюрьму и ослеплены по приказанию Далай-ламы [Кюнер 1907, вып. 1, 214].

Итак, с одной стороны, усиливалась закрытость Тибета, с другой — рос интерес к нему. Что же делать? Англичане нашли выход. Со второй половины XIX в. они стали использовать для своих целей выходцев из Непала, Сиккима, Бутана, Северной Индии  — людей, похожих на тибетцев. Индийское топографическое бюро, занимавшееся картографированием Индии и прилегающих стран, инициировало подготовку таких агентов. Их обучали топографической съемке и отправляли в Тибет под видом пилигримов или торговцев. Всего было подготовлено около 130 человек. Пандиты — так их называли за ученость4 — использовали разнообразные секретные приемы для своей работы. Например, они имели четки со 100 шариками (вместо 108 традиционных для буддийских четок), которыми отсчитывали шаги (на 100 шагов — один шарик), — так они измеряли расстояние. В молитвенном колесе, обычном в руках у паломника, были помещены бумажные полоски, куда заносились наблюдения и сведения. Высота измерялась кипячением воды (температура кипения воды, как известно, зависит от высоты над уровнем моря). В крепком ящичке, в котором лежал их багаж, было потайное отделение для приборов. Все это, помноженное на личное мужество агентов, принесло успех. Долгое время Центральный Тибет изображался на картах на основании добытых именно ими данных. А позже, когда появилась возможность проверить их съемку, ученых поразила точность, с которой она была проведена. Многие пандиты остались лишь под номерами и псевдонимами, которыми их обозначали англичане. Но некоторые стали хорошо известны. Например, Наин Синг, Кишен Синг, Учжен-чжацо, Сарат Чандра Дас.

Сарат Чандра Дас (1849-1917) не был простым агентом. Это был образованный человек с широкими научными интересами. Он родился в Восточной Бенгалии, получил образование инженера в Калькутте. Получив место начальника школы бхотиев в Дарджилинге, он стал изучать тибетский язык и литературу. Когда ему представился случай посетить Тибет, он немедленно им воспользовался. Дас дважды ездил в Тибет — в 1879 г., открыто, по приглашению Панчен-ламы, и второй раз — в 1881-1882 гг., секретно, под видом богомольца. Оба раза он надолго останавливался в Ташилхунпо, где пользовался покровительст- вом первого министра Панчен-ламы. Дас исходил пешком, объехал на лошадях и даже на плечах слуг почти весь Центральный Тибет, посетил Лхасу. При этом он произвел важнейшие топографические съемки, например озера Ямдог, составил подробный план столицы. Но главное его занятие заключалось в подробном описании быта и нравов тибетцев, а также в сборе материалов по истории, религии, этнографии, фольклору Тибета. Сарат Чандра Дас написал много научных работ по тибетологии. Он вывез из Тибета более двухсот рукописей и ксилофафов. Многие из них — сочинения на санскрите, обнаруженные им в тибетских монастырях и считавшиеся утерянными. Он перевел на английский язык множество тибетских текстов. И наконец, он составил великолепный тибетско-английский словарь с санскритскими параллелями, который и до сего дня остается одним из лучших.

Пандиты прошли разнообразными маршрутами. Но главная их заслуга — в изучении географии Центрального Тибета. Так же как приоритет в исследовании Северного Тибета принадлежит русским. Во второй половине XIX в. Россия стала проявлять к Центральной Азии все больше внимания, причем не только научного, но и военно-политического, продиктованного расширением ее интересов в этом регионе. По праву открывателем Северного Тибета считается Н. М. Пржевальский (1839-1888). Работы Пржевальского в Тибете являлись частью его экспедиций по обширной территории, включающей Тибет, Монголию и Восточный Туркестан. В двух из четырех своих «научных рекогносцировок»5, а также в последней, несостоявшейся экспедиции он стремился достичь Лхасы, в которой так и не побывал. Его материалы по географии Тибета бесценны. Он исследовал озеро Кукунор, Цайдамскую котловину, верховья реки Янцзы, бассейн реки Хуанхэ, горные хребты Куньлунь, Тангла, Алтынтаг, Наньшань. Н. К. Рерих возмущался: «Особенно странно было с европейскими названиями, насильственно приклеенными к древним местам, давно имевшим свои местные имена. Все эти хребты Марко Поло, Гумбольдта, Риттера, Александра III, Пржевальского, конечно, не имели никакого значения для всех местных народностей…» [Рерих Н.К. 1979, 133-134]. Н.К.Рерих, наверное, прав, и сейчас на картах мира эти обозначения заменяются на местные. Но нельзя забывать, что эти названия появились с открытиями Н.М.Пржевальского, который давал хребтам имена своих кумиров. Он открывал, он называл, он составлял карты… Современная карта Центральной Азии — во многом плод его усилий.

Н.М.Пржевальский (крайний справа) с участниками своей экспедииии.

Другой несомненной заслугой Н.М.Пржевальского является его писательский труд. Собственно говоря, Н. М. Пржевальский писал отчеты о своих экспедициях — о горных системах, породах, метеорологических измерениях, ветрах, растениях и насекомых… Но делал он это так занимательно, так талантливо с литературной точки зрения, что зародил интерес к природе Центральной Азии и путешествиям не у одного поколения молодых людей. После Н. М. Пржевальского у русских географов стало традицией писать о своих путешествиях доступно, занимательно, для широкого круга читателей.

Пржевальского называли «исследователем природы». Это справедливо. Его этнографические заметки намного уступают по значению географическим, за что его часто упрекали современники. Может быть, виной тому было довольно скептическое отношение Пржевальского к людям вообще. Он не был женат, презирал городскую цивилизацию, считая ее пагубной. Не восхищался, мягко говоря, нравами жителей Центральной Азии, часто уличая их в воровстве, лжи, коварстве, пьянстве и других пороках. Считал, что для успеха дела путешественнику в этих диких районах нужны «деньги, винтовка и нагайка». Память о нем как о «грозном генерале» долго жила в Монголии и Тибете. Неизвестно, разделяли ли взгдяды Пржевальского его ученики — М. В. Певцов, в. И. Роборовский, П. К. Козлов, но естественно-научное направление оставалось самым сильным и в их экспедициях.

Между тем в российской науке рос интерес к истории, этнографии, литературе, фольклору Тибета. Это направление нашло воплощение в трудах нескольких крупных ученых начала XX в. Но побывать в самом Тибете удалось лишь одному из них.

Гомбожаб Цыбиков был инородцем. Так в прошлом называли всех представителей малых народов, населявших Российскую империю. Цыбиков родился на востоке Бурятии, в так называемых агинских степях (сейчас — Агинский бурятский автономный округ). Многие буряты в свое время были обращены в православие, многие остались шаманистами. Ага относилась к тем районам, где проживали буряты-буддисты. Между прочим, в XIX в. это был крупный центр буддийской религии. Там находились два больших монастыря, имевших значительные традиции книгопечатания. Ага дала известных литераторов, философов, поэтов именно из среды монашества. Прямой путь для мальчика, склонного к умственному труду, вел в монастырские стены. Но отец Гомбожаба был иного мнения. Он настоял на поступлении сына в Агинское приходское училище. Это определило судьбу Г. Ц. Цыбикова, ставшего не ученым монахом, а просто ученым. В 1884 г. он поступает в Читинскую гимназию, куда впервые объявляется набор инородцев, в 1893 г. — в Томский университет на медицинское отделение. Гомбожаб был необычным юношей, очень любознательным и способным. Это привлекло к нему внимание другого знаменитого бурята — крестника российского императора Петра Бадмаева, образованного человека, востоковеда, придворного врача, ловкого царедворца, убежденного монархиста. П. А. Бадмаев назначил Цыбикову стипендию и уговорил заняться востоковедением. Однако вскоре молодой бурят был лишен стипендии из-за отказа принять православие. Но он уже был «заражен» востоковедением и поступил на восточное отделение Петербургского университета.

Идею послать его в Тибет под видом паломника с целью изучения неисследованной страны, родившуюся у профессоров университета, Г. Ц. Цыбиков воспринял с энтузиазмом, несмотря на реальную перспективу никогда не вернуться назад. Буряты и калмыки, проживавшие на территории Российской империи, были единоверцами тибетцев, и тибетское правительство часто разрешало им паломничество в пределы Тибета и поклонение его святыням. Россия использовала эти возможности не так основательно, как Англия— свои. В Тибет было организовано лишь три путешествия такого рода — О. Норзунова,  г. Цыбикова и Б. Барадина.

В научном плане поездка Г. Цыбикова была очень удачна. В 1899-1902 гг. он прошел через весь Тибет и достиг Лхасы. С одной стороны, европейская образованность, а с другой — буддийская вера и этническая принадлежность, позволявшие постоянно находиться внутри мира, который он изучал, дали Цыбикову возможность ответить на многие вопросы, на которые европейские ученые ответов не находили. Его труд «Буддист-паломник у святынь Тибета», написанный в форме дневника, содержит огромное количество данных по истории и религии Тибета, а также о его населении, политическом устройстве, быте и пр. Другая крупная работа Г. Цыбикова — перевод на русский язык знаменитого трактата тибетского религиозного деятеля рубежа XIV-XV вв. Цзонхавы «Ступени пути к просветлению» («Ламрим») и комментарий к нему. Этот трактат всегда был с ним в путешествии по Тибету. Он вписывал в него между строк свои наблюдения, надеясь, что подозрительность тибетцев минует благочестивого паломника, делающего пометки в священном тексте. Как видно, частое «общение» с сочинением Цзонхавы не прошло даром.

Известен такой случай. Однажды Г. Цыбиков, уже будучи пожилым профессором, идя из института, поскользнулся и упал. К нему подскочили студенты, намереваясь помочь ему подняться. Лежа на спине в шубе и меховой шапке посередине заснеженной улицы большого города, г. Цыбиков остановил студентов: «Подождите. Посмотрите лучше на небо! Сколько сегодня звезд!»6. Может быть, правда — люди, которые побывали в Тибете, приобретают какое-то особое отношение к жизни?

Конец XIX — начало XX в. — время многочисленных экспедиций по Тибету. Хотя имен исследователей не так много (даже если считать начиная с XIV в., их не сотни, а десятки), все их привести здесь невозможно. Назовем лишь некоторые: англичанин Л.А.Уоддель, немцы братья Шлагинтвейт, венгерский граф Стрэчи, англичане Т. Купер, А. Кэри, американский дипломат  в. Рокхилл, француз г.Бонвало, его соотечественники Дж.-Л.Дютрейль де Рэнс и Ф.Гренар, англичанин Дж.Р.Литтлдэл и многие другие. Но одного из них нельзя не отметить особо. Это — шведский путешественник Свен Гедин (1865-1952). Результаты его экспедиций сравнимы с открытиями Н.М.Пржевальского. Он неоднократно пересекал Тибетское нагорье, сделал не одно географическое открытие.

Свен Гедин был вторым ребенком в большой стокгольмской семье, отличавшейся религиозными традициями и строгим укладом жизни. Все ее члены служили отечеству на почтенных поприщах торговли, архитектуры, медицины, бюрократии. Свен Гедин отнюдь не был белой вороной среди них. Его консервативные взгляды хорошо известны. Но юноша был честолюбив, талантлив, энергичен. Он хотел славы. Ему было мало стать добропорядочным бюргером. Что могло принести известность в Европе в конце XIX в.? Географические открытия! Белых пятен на карте было еще много. Европейцы не знали, например, является тибетская река Цангпо верховьем Иравади или Брахмапутры. Путешественникам, привозившим из своих экспедиций аромат приключений и сотни ящиков книг, карт, черепков, предметов искусства, утвари и пр. — всего того, что теперь составляет гордость Лувра, Британского музея, Эрмитажа, рукоплескали как итальянским тенорам. Александр фон Гумбольдт, Пржевальский, Миклухо-Маклай, Нансен... Как национального героя встречала в 1880 г. Швеция Адольфа Норденшёльда, первым прошедшего на корабле «Вега» из Атлантического океана в Тихий северным путем. Свен Гедин решает стать географом, исследователем Арктики, Азии — в общем чего-нибудь далекого и неизвестного.

Он прожил долгую жизнь и совершил много путешествий. Большинство из них — по Центральной Азии. Но, пожалуй, лишь два из них имеют непосредственное отношение к Тибету. Это экспедиции 1899-1902 и 1906-1908 гг. Маршрут первой прошел по Северному Тибету, второй — по Западному и Южному (или, как чаще его называют, Центральному). Свен Гедин исследовал загадочное, меняющее свою конфигурацию озеро Лобнор, направление хребтов Куньлуня, происхождение многочисленных соленых озер Северного Тибета, описал горную гряду, параллельную Гималаям, названную Трансгималаями, установил реальные истоки Инда, Сатледжа, Брахмапутры, измерил высоту множества горных пиков, начертил тысячи карт… Все это он изложил в своих отчетах об экспедициях. Сказать, что Свен Гедин написал тома, — значит не сказать ничего. Шведский географ оставил после себя «полки», «шкафы», «библиотеки» книг: шесть томов описания экспедиции 1899-1902 гг., три тома исследования Транс-гималаев, девять томов материалов путешествия по Южному Тибету, популярные очерки, политические памфлеты, публикации о других его экспедициях (а отчет о последней, так называемой Сино-Шведской экспедиции включает 54 (!) тома, и издание еще, кажется, не закончено). Мало кто сделал столько для исследования физической географии Тибета и пропаганды этой науки, сколько Свен Гедин.

Всю вторую половину жизни Свен Гедин занимался политикой. Он участвовал в движении за милитаризацию Швеции, укреплял ее связи с фашистской Германией, выступал посредником Германии там, где прямое ее участие было невозможно, состоял в личной переписке с Гитлером. Как географ и исследователь Центральной Азии он принес Швеции славу, как политик — позор, считают шведы. Но вот что интересно. В его путешествиях, как отмечали многие его спутники и как это видно из его дневников, ему помогали, во-первых, удивительные способности к языкам — он знал их десятки, во-вторых, огромная научная эрудиция, в-третьих, энергия и любовь к азиатским просторам, а в четвертых — и это главное — умение вызывать доверие и расположение всех, кто с ним общался. Этот человек, поддерживавший фашистов и мягко журивший их за антисемитские зверства, всегда находил общий язык с местным населением азиатских стран, далеко не арийского происхождения. Впрочем, среди многочисленных книг путешественника нет ни одной, рассказывающей о его верных помощниках, кроме разве «Моих собак в Азии» [Hedin 1952].

Как мы видели, среди путешественников по Тибету были крупные ученые-географы, снаряжавшие большие, хорошо экипированные экспедиции; были люди, одержимые какой-нибудь фантастической идеей; были служаки, исполнявшие долг, — военные, миссионеры. Но была еще одна категория людей, которых толкала в путь другая сила — авантюризм, любовь к приключениям. Я думаю, именно к ним следует отнести замечательную фигуру в тибетологии XX столетия — мадам Александру Давид-Неель (1868-1969).

Еще подростком Александра Давид почувствовала отвращение к размеренной жизни среднего французского обывателя. Ее натура требовала событий, приключений, впечатлений. Она несколько раз сбегала из дому, совершая на велосипеде и пешком довольно длительные «прогулки» по Бельгии, Швейцарии, Испании и Франции. В молодости она то изучала в Сорбонне восточные языки, то становилась активной феминисткой и анархисткой, то увлекалась теософией, то для выражения своей явно неординарной индивидуальности избирала сцену, то в поисках новых впечатлений уезжала в дальние страны.

Обычно после такой бурной юности женщины выходят замуж, рожают семерых детей и занимаются благотворительностью или разведением цветов. Александра Давид в 1904 г. вышла замуж за инженера Филиппа Нееля, но вместо разведения хризантем отправилась в путешествие. Пообещав провести в Индии около десяти месяцев, она вернулась более чем через десять лет. Эти годы (1911-1924), полные войн, революций и других мировых потрясений, Александра провела в уединении на севере Индии, в маленьком княжестве Сикким, изучая тибетский язык и буддийскую философию, упражняясь в медитативной технике. Здесь она познакомилась с молодым монахом Ёндэном, который в качестве приемного сына стал ее постоянным спутником во всех путешествиях. Она неоднократно пробиралась в Тибет, откуда неоднократно же бывала изгнана. Наконец, в 1924 г. ей удалось побывать в Лхасе, избрав для этого довольно причудливый путь — из Индии в Японию, из Японии в Корею, из Кореи в Китай, а потом — через Монголию и Северный Тибет — в манивший всех путешественников по Центральной Азии город.

Вернувшись со своим приемным сыном в Европу, Александра Давид-Неель устроила у себя на родине нечто вроде тибетской кельи для созерцания — виллу под названием Самдэн-Цзонг. Но Альпы, которые она в шутку называла лилипутскими Гималаями, не могли заменить ей могучей и первозданной природы Центральной Азии. Ни написание книг, ни лекции, ни научные занятия не излечивали ее от постоянной ностальгии по Тибету. В 937 г., в возрасте 69 лет, Давид-Неель отправилась в новое путешествие по Азии. Там ее, как мистический рок, снова застает мировая война. В результате она возвращается во Францию почти через десять лет. Александра Давид-Неель умерла в 101-летнем возрасте, пережив всех своих близких и добившись славы самой замечательной европейской путешественницы XX в. и глубочайшего знатока восточного мистицизма.

Давид-Неель была не только великим мистиком, она была еще и великим мистификатором. Сначала она мистифицировала тибетцев во время своих скитаний по их стране, а затем — нас с вами, своих европейских читателей. С большим чувством юмора и некоторой долей цинизма она описывает, как ей часто приходилось играть роль святой монахини. Это позволяло ей проникать в запретные для других иностранцев места, открывать закрытые перед другими двери. «Не многие тибетцы осмелятся отказать в гостеприимстве ламе высокого ранга, и Ёндэн не ошибся, назвав меня „Хадомой из Кукунора". Хадома — женское божество (в переводе с тибетского — "дева, идущая по небесам", иногда произносится как „хандома". — АЦ), которое, по представлениям тибетцев, перерождается порой и в нашем мире. Некоторые тибетские монахини, обладающие особыми способностями или занимающие важное положение в монастырской иерархии, считаются инкарнациями Хадомы. Через несколько лет слухи, сначала неопределенные, затем все более стойкие и, наконец, поддержанные несколькими ламами, принесли мне это лестное звание. Я не возражала. Такая позиция давала мне много преимуществ. Она приносила уважение и симпатии местного на- селения, облегчала мои исследования и к тому же не была так уж безоговорочно неприемлемой. Если не было никаких доказательств того, что я действительно являюсь Хадомой, то ведь ничего не говорило и против этого. Нужно было быть неблагодарной, чтобы возражать тем, кто признавал меня за нее. Поэтому я осталась Хадомой. Впрочем, я и сейчас не совсем уверена, что ею не являюсь» [David-Neel 1936, 29].

Давид-Неель раздавала благословения, гадала, предсказывала, изгоняла демонов, лечила — в общем вела обычную для тибетской монахини высокого ранга «практику». Бедные жители кхамских деревень и высокопоставленные ламы амдоских монастырей, полуголодные кочевники северных пустынь и богатые купцы долины Цангпо — все верили ей. Они несли ей подарки, снедь, предоставляли кров, вьючных животных. Но чему удивляться? Верим же госпоже Давид-Неель мы, искушенные скептики, читая о ее приключениях в Тибете, о том, например, как в долгих одиноких скитаниях она в процессе медитации и с помощью тайных магических обрядов создала себе некий фантом друга и спутника — «тулпу» по-тибетски, — характер которого по мере ее физи- ческого и ментального истощения (а долгие одинокие скитания привели ее к этому) испортился и наконец стал вовсе невыносимым, но в силу того же физического и ментального истощения «мастера» никак не поддавался «аннигиляции».

К этому остается только добавить, что Давид-Неель была большим знатоком Тибета, его литературы, религии, в частности мистического учения буддизма, и оставила после себя ряд превосходных исследований.

Есть еще одно имя, которое нельзя обойти молчанием, говоря о том, что заставляло европейцев пускаться в далекие путешествия, имеющие целью исследование Тибета. Оно олицетворяет поиски в этой загадочной стране духовной гармонии, истинного знания, примирения человека с космосом, согласия людей — в общем всего того призрачного, неуловимого, что страстно желает обрести наше время и что не дается ему так же, как и всем прежним. Это имя — Николай Константинович Рерих (1874-1947).

Н. К. Рерих был блестящим художником, талантливым писателем, самобытным мыслителем, общественным деятелем. Еще молодым человеком он снискал признание и в России, и за рубежом. И уже его ранние работы демонстрируют интерес к истории, фольклору. Вначале это русская древность, но постепенно его начинает занимать история, философия, поэзия Востока. В конце концов этот чисто художественный интерес вылился в философские искания и раздумья. Мир спасет Культура, считал Н. К. Рерих, причем под Культурой он подразумевал Знания и Красоту. Недаром так много усилий он предпринимал для сохранения мировых культурных ценностей в XX в. Знаменитый «Пакт Рериха» был разработан им еще в 1929 г. и лег в основу многих международных договоров об охране культурных ценностей. Он создавал музеи и институты, организовывал выставки и конференции. Но именно на Востоке — а больше всего его привлекали Индия и Тибет — Н.К.Рерих видел многие проявления высшей духовности и культуры, именно там он предлагал искать истоки будущей мировой правды и гармонии. Этические нормы, философские идеи древнеиндийских вероучений и буддизма казались ему тем путем, по которому пойдет обновленный человек.

Особенно занимали Н.К.Рериха мистические учения Индии и Тибета. Он интересовался умением людей этих стран управлять своими психофизическими возможностями. Николай Константинович и его жена Елена Ивановна были близки теософскому движению и идеям Е. П. Блаватской, они стремились познавать «божественные тайны» бытия с помощью внутренних прозрений. Эти занятия привели к мысли о существовании некоего тайного Гималайского братства, посылающего посвященным знаки о грядущем. Гималайское братство связано с Шамбалой — страной счастья в тибетской мифологии, которая существует и как сакральное знание о новой эре процветания человечества, и как реальное место где-то на северном плато Тибета, где живут святые мудрецы. Поэтому так много внимания в книгах Н.К.Рериха уделено различным «знакам», «символам», «предвестникам», «предупреждениям». На основе этого знания, явившегося в откровении, Рерихами было предпринято не одно дело, например Еленой Ивановной написаны послания-предупреждения Президенту США Ф.Д.Рузвельту о событиях, ожидающих мир.

После революции Н.К.Рерих с семьей остается в Финляндии, затем едет в США, а в 1923 г. осуществляет свою давнюю мечту — отправляется в Индию. Он организовывает научные экспедиции сначала в Сикким и Бутан — небольшие гималайские княжества, примыкающие к Тибету, а затем, в 1925 г. (как пишут современные исследователи, не без помощи НКВД, рассматривавшего возможность использования восточных учений о психофизических и мистических «силах» в своих целях [Шишкин 1999]) отправляется в экспедицию по Центральной Азии. Его сопровождают жена и сын, известный тибетолог Юрий Николаевич. Их маршрут пролегал из Индии по западной границе пустыни Такла-Макан, в Урумчи и далее — на север, в Россию, а на обратном пути — через Монголию, Северный Тибет, Гималаи — в Индию. Экспедиция длилась три года, и, несмотря на задержку тибетскими властями на холодном и безжизненном северном плато на пять месяцев и запрет на посещение Лхасы, ее можно назвать успешной. Собранные материалы были уникальны. Они касались истории, в особенности древней истории, фольклора и литературы, религии и философии, быта и нравов — да, пожалуй, всех сторон жизни тибетцев.

В 1930-х годах Н. К. Рерих с семьей обосновываются на севере Индии, в долине Кулу, где создают Гималайский институт научных исследований «Урусвати». Непосредственным руководителем института был его сын Юрий Николаевич. Он вел также этнографические, лингвистические и археологические работы. Его младший брат, Святослав Николаевич, занимался лекарственными растениями и изучал древнее искусство. В институт приезжали ученые со всех стран мира, организовывались экспедиции в различные районы севера Индии, запада Тибета.

В 1947 г. Н.К.Рерих скончался. Его тело было предано огню, а прах развеян над его любимой долиной Кулу. В 1955 г. умерла его жена. В 1957 г. Юрий Николаевич перебрался в Москву, где стал работать в Институте востоковедения, но вскоре умер. Последним ушел из жизни Святослав Николаевич, проживавший в Индии. Потомков у этой замечательной семьи не осталось. Но осталось очень много последователей. Они продолжают призы- вать к единению с Востоком, изучать и практиковать мистические учения Индии и Тибета, бродить по Гималаям в поисках Шамбалы.

Рерихи создали два больших мифа — о себе и о Тибете. О себе — как о людях, постигших истину. О Тибете — как о стране, где эта истина «водится». Первое-то, в общем, простительно…

Надо сказать, тибетская мистика порождала и порождает страстный и зачастую нездоровый интерес к себе. Причем ей посвящали себя не только теософы и приверженцы оккультизма, но и государственные деятели. Так сложилось, что страны с самыми могущественными диктаторскими режимами XX в. — СССР и Германия были наиболее глубоко озабочены изучением «секретов» Тибета. Может быть, потому, что хотели овладеть тайными силами, которыми, по слухам, владели тибетские отшельники? Во всяком случае, и там и там в 20-30-х годах были созданы специальные государственные структуры, которые занимались исследованием предполагаемых необычных возможностей тибетских мудрецов. Особенно основательно подошли к вопросу немцы. На изучение разнообразных непознанных сил духа фашистский рейх, по слухам, истратил больше денег и времени, чем на изготовление атомной бомбы [Meyer-Brysac 2000, 511].

Немцы известны своим рационализмом, прагматизмом и логикой. Однако это не мешает им быть романтиками и мистиками. В начале XX в. в Германии появились многочисленные учения о сверхчеловеке, о некой космической энергии, которая даст начало божественности человека, о грядущей великой мутации человечества, о мистических силах, которые могут этими процессами управлять. Такие концепции не разделялись настоящей научной общественностью, их проповедовали различные тайные общества. Но когда к власти пришел Гитлер, они неожиданно нашли мощную государственную поддержку и даже стали частью идеологии третьего рейха. Идеологи фашизма глубоко верили в подобные идеи. Кроме того, Гитлер был убежден в своей избранности, в существовании высшей силы, которая помогает ему. Он часто основывал свои решения на «видениях» и «голосах». В свое время он остановил работу над Фау-2, так как ему было видение, что небо отомстит Германии за это [Повель-Бержье 1966, № 10, 67].

Мистические настроения фюрера переплелись с теориями о Востоке как об источнике магической силы. Известно, что Гитлер и его ближайшее окружение были убеждены, что на Востоке есть страна, ще властвует Король Ужаса, или Повелитель Мира, «подписание пакта с которым изменит на тысячелетия жизнь на земле и даст смысл ныне бесцельному уделу человечества» [Повель-Бержье 1966, №10, 64]. Восточный мистицизм был очень популярен в Европе, о теософах говорили, что они «надели на неоязыческую магию восточный наряд» [Повель-Бержье 1966, № 10, 65]. Но у фашистов интерес к Востоку подогревался еще и расовой теорией. Уже в начале XIX в. в Европе появились работы, рассматривающие ариев, древний народ индоиранской языковой общности, в качестве прямых предков германцев. Научные факты о наличии у ариев высокой культуры были переосмыслены расистами в том плане, что арии, избранные высшими силами, когда-то владели всем миром, но потеряли мощь и энергию из-за смешения с нечистыми народами — евреями, цыганами. Истин- ные арийцы — немцы были призваны возродить чистоту арийской расы, вернуть их силу и могущество. Для этого не помешало бы овладеть секретами ариев, которые, как говорили знающие люди, продолжали храниться в труднодоступных монастырях Гималаев. «Знающими людьми» были различные мистики — немного проходимцы, немного сумасшедшие, и среди них — некий тибетский лама, прозванный «человеком в зеленых перчатках», который жил в 30-х годах XX в. в Берлине и с которым регулярно встречался Гитлер [Повель-Бержье 1966, №11, 85].

В 1935 г. по приказу Гиммлера под эгидой СС был организован институт «Аненэрбе» (что в переводе означает «Наследие предков»), призванный «научно» обосновывать и подпитывать расовую теорию нацистов. Там изучали легенду об атлантах, телекинез, «интуитивное познание» древних народов, их «потустороннюю власть» над природой, «настоящие подтверждения» небесного происхождения нордической расы, антропологические особенности немцев и завоеванных ими народов и еще много чего. Ключевой фигурой «тибетского направления» в институте был Эрнст Шефер. Сын гамбургского промышленника, он был образованным человеком. В 20-е годы участвовал в экспедициях американского натуралиста Бруки Долана в Тибет. Однако это не помешало ему довольно рано вступить в СС (около 1933 г.) и служить науке в ее изломанном, нацистском виде.

В 1938 г. Э.Шефер под эгидой СС организовывал экспедицию в Тибет. Несмотря на различные преграды, немцам с помощью прямого содействия Гиммлера и напора самого Шефера, как ни странно, удалось достичь Лхасы. Экспедиция была «комплексной». В ней были специалисты по биологии, орнитологии, маммалиологии, ботанике, геологии, геофизике, энтомологии, этнографии, антропологии, географии [Meyer-Brysac 2000, 518]. Кроме того, как писал своему правительству английский политический представитель в Сиккиме сэр Бэзил Гоулд, «немцы, без сомнения, собирают информацию военного и политического характера, и экспедиция — лишь политический трюк для возвышения Германии и нацизма» [Meyer-Brysac 2000, 519]. Другим направлением деятельности экспедиции были «антропологические измерения» доктора Бруно Бегера, который занимался обследованием местных жителей на предмет «изучения остатков нордических примесей среди аристократов Внутренней Азии» [Meyer-Bry sac 2000, 518]. Шефер и Бегер разошлись во взглядах на тибетцев. Первый считал, что те сохранили смелость и крепость при некоторых «слабостях», второй назвал жителей Тибетского плато «особенно негармоничным типом расы». Несмотря на такие расхождения мнений участников и фиаско главных «гипотез» нацистов насчет Тибета, экспедиция была признана блестящей. Эрнст Шефер был повышен до чина майора СС, награжден знаком элитной части СС «Мертвая голова» и введен в тесный круг избранных друзей лидера СС.

В 1940 г. Шефер стал энергично продвигать проект специальной экспедиции в Тибет, которая обеспечила бы тибетцев оружием, с тем чтобы они вели партизанскую войну против Британской Индии, разрушая ее дороги, связь, мосты и открывая путь туда Германии. К.Э.Мейер и Ш.Б.Бризак даже пишут, что Гиммлер заручился предварительным согласием на это советского министра иностранных дел — ведь это было еще время действия советско-германского пакта [Meyer-Brysac 2000, 524]. План не был осуществлен, так как Гитлер не поддержал эту идею, да и события повернулись совсем в другую сторону.

В 1942 г. Эрнст Шефер получил возможность организовать свой научный центр — Имперский институт исследований Центральной Азии. Свен Гедин разрешил присвоить институту свое имя и назвал Шефера своим продолжателем. Это был уже не 1938 г., и институт решал кроме «научно-теоретических» и насущные проблемы: проводил антропологические «обмеры» выходцев из Центральной Азии с завоеванной территории Советского Союза, вел опыты с азиатской лошадкой, славившейся выносливостью, пытался вывести морозоустойчивый сорт ячменя на основе зерна, вывезенного Шефером из Тибета, изучал полиандрию и полигамию тибетцев на предмет дальнейшего применения их среди завоеванных народов для увеличения рабочей силы.

Вскоре институт, как и весь фашистский режим, закончил свое существование. Но можно ли быть уверенным, что интерес к «секретам» тибетской религии отныне всегда будет носить лишь этнографический характер?

Если XIX и начало XX в. в изучении Тибета можно назвать эпохой великих путешествий, то XX в. — время кабинетных исследований. Во-первых, в результате многочисленных экспедиций по Тибету в европейских странах образовались большие этнографические и книжные коллекции. А во-вторых, войны и революции в Европе и Азии, так часто случавшиеся в XX в., как, впрочем, и политическая обстановка в самом Тибете, не позволяли организовать туда серьезные экспедиции. Конечно, и в это время были энтузиасты, посещавшие страну. Например, итальянский ученый Дж. Туччи неоднократно ездил в Тибет. Но в основном период до 1980-х годов — это время тибетологов, не видевших Тибет, а иногда и не слышавших тибетскую речь. Тем не менее в этот период были созданы самые значительные труды по истории, религии, языку, литературе Тибета.

Вторая половина XX в. — это особый этап. После бегства Далай-ламы в 1959 г. в Индию несколько десятков тысяч тибетцев ушли вместе с ним, разъехались по странам Европы и Америки. Многие из них, получившие традиционное тибетское образование, стали сотрудничать с научно-исследовательскими учреждениями. Они участвуют в описании книжных коллекций, в переводе тибетских сочинений, в организации выставок. Для тибетологии второй половины XX в. характерна и другая особенность. Она развивается на фоне резкого повышения интереса к буддийской религии и — как результат — к Тибету в целом. Этому в большой степени способствуют политическая деятельность Далай-ламы, а также образование в Европе и Америке крупных буддийских общин.

Тибетология в целом имеет специфический характер. Большинство ученых обращались к ней после занятий другими востоковедными дисциплинами, такими, которые в силу исторических причин сравнительно давно оказались в поле зрения тех или иных национальных научных школ. Например, многие англичане приходили к ней из индологии. Французы — из китаистики. Русские — из монголистики. Это наложило свой отпечаток. Часто, говоря об одном и том же, ученые не понимали друг друга. И только в последнее время границы тибетологии стали сглаживаться.

Итак, благодаря усилиям всех тех, кто посвятил изучению Тибета свой труд, свой талант, свою жизнь, наконец, мы кое-что знаем об этой далекой стране. Вот это «кое-что» — в моем неловком пересказе.

Читать далее: Начало истории. Происхождение тибетцев.

---

2 Миссия монахов-капуцинов действовала в Лхасе с 1708 по 1745 г.
3 Тибетоязычное племя, проживающее в Индии и Непале.
4«Пандит» (pandita) на санскрите означает «ученый». В русской литературе принято употреблять это слово в мужском роде. Лишь в имени Сакья-пандиты, тибетского ученого монаха XIII в., оно традиционно употребляется в форме «пандита».
5 Термин самого Н.М.Пржевальского.
6 Рассказал мне известный бурятский ученый Б.Д.Цыбиков.