Брак и семья,
взаимоотношение полов

Буддизм настойчиво проповедует сдержанность в отношениях между мужчиной и женщиной. А монахи самой многочисленной в Тибете секты гэлугпа и вовсе должны придерживаться целибата. Как со всем этим обстоят дела реально, я не знаю. Но напрашиваются аналогии. Буддийское учение запрещает убивать животных. Однако в кругу самых истовых тибетских буддистов (и монахов тоже) редко можно встретить человека, который бы не употреблял в пищу мяса. Если природа и идеология вступают в спор, природа, как правило, побеждает.

Среди множества древнеиндийских сказок, переработанных буддизмом в соответствии со своим этическим учением, есть такая. Жил-был один человек. Когда он смеялся, изо рта у него сыпался жемчуг. Его пригласил к себе царь, чтобы посмотреть на это чудо. Но человек перестал смеяться, потому что увидел много примеров лжи и лицемерия. Ему изменила жена, клявшаяся в верности. Он встретил попугая, на людях цедившего воду через крыло, чтобы не лишить жизни даже букашек, но в одиночестве пожиравшего рыб и червяков. Он наблюдал, как монах, укравший золотое украшение у царя, делал вид, что стряхивает с себя пылинки, чтобы якобы не взять ненароком чего-нибудь чужого. Наконец, он увидел, как царица, покорно сносившая побои своего любовника-пастуха, расплакалась, когда ее слегка задел сам царь. Человек рассказал об этом царю, и они, разочаровавшись в мирской жизни, стали монахами [Дамдинсурэн-Цендина 1983, 53-54; Шукасаптати I960,34-36].

Эта сказка, как и многие, ей подобные, попала в тибетский и монгольский фольклор. Фольклор — очень демократический вид творчества, он отражает взгляды людей такими, какие они есть. В нем мало места для идеологической тенденциозности. Если неграмотный человек пересказывает вам услышанное от других, он перескажет это так, как понимает, а не так, как надо понимать. Посмотрим же, как тибетцы и монголы3 переделали эту сказку.

Однажды жил-был царь, и у него был сановник по имени Ирембыл-тушмыл4. У этого тушмыла была красавица жена. Сильно любил он ее и ревновал ко всем, ему неприятно было уже и то, что другие люди видали ее и любовались ее красотой. Чтобы сохранить ее исключительно для себя, он выстроил дом, окруженный девятью оградами, обставил его со всеми удобствами, наполнил всякими запасами и запер в нем красавицу жену. Во всем доме она была одна, потому что никаких слуг тушмыл не терпел. Уходя из дома, он запирал все девять ворот такими замками, что в его отсутствие никто туда проникнуть не мог. Уверенный, что теперь его жена принадлежит исключительно ему, он почти на целый день уходил на службу, и все это время красавица оставалась одна, без дела и без развлечений.

Скоро такая жизнь стала ей невмоготу, и она начала придумывать средство, как бы скрасить это унылое существование. Не долго она думала. Как всякая женщина, да еще молодая и красивая, она быстро нашла средство — прорыть подкоп и в отсутствие мужа выходить из дома или принимать гостей у себя. И только задумала это, как начала приводить свой проект в исполнение. Трудная была работа, но времени у красавицы было много, а желание свободы большое. Настал наконец день, когда работа была окончена. Подкоп оканчивался в овраге и, с некоторыми предосторожностями, принятыми женою тушмыла, был совершенно незаметен для постороннего человека.

Первые дни молодая женщина просто выходила погулять, но скоро этого ей стало мало. Случай помог ей. Как-то, гуляя, она встретила молодого красивого человека, заговорила с ним, познакомилась и пригласила к себе. Молодой человек, пораженный ее красотой, с радостью согласился, и жена тушмыла провела его к себе по подземному ходу. Вечером, когда скоро уже должен был вернуться Ирембыл-тушмыл, красавица проводила своего гостя и как ни в чем не бывало стала ждать мужа. Он скоро вернулся и, конечно, ни о чем не догадался. Как и всегда, на следующее утро он опять ушел на службу, а жена его опять провела к себе своего гостя.

Так продолжалось несколько месяцев. Тушмыл ничего не замечал, жена его больше не скучала, а молодой человек блаженствовал.

Однажды тушмыл возвращался домой раньше обыкновенного. Уже подходя, он встретил незнакомого человека. То, что он шел как будто от дома, немного удивило тушмыла. Он поздоровался и заговорил с ним. Молодой человек был в прекрасном расположении духа и с удовольствием отвечал не только на вопросы, но много рассказал и от себя.

— Видите ли, — объяснил он, — в этом доме живет некий Ирембыл-тушмыл. Каков он, я не знаю, но жена его, поверьте, прелестна. Каждый день, когда муж уходит на службу, являюсь я и очень весело провожу с ней время.

— Вот как, а я-то не знал, что к ней можно пройти, — сказал тушмыл, — она меня давно уже интересует, но попасть к ней я до сих пор не мог. Не объясните ли вы мне, как вы это делаете?

— Отчего же не услужить вам? Вот в этом овраге начинается подземный ход, который ведет в спальню красавицы.

Тушмыл, несмотря на бешенство, которое им овладело, вежливо поблагодарил молодого человека и направился к дому. Войдя к жене, он нашел ее приветливой и любезной, как всегда. Теперь, когда он знал все, такое бесстыдство поразило его до того сильно, что он не нашелся, что ей сказать. За ночь же, обдумав все, он решился на сле- дующий день обо всем доложить хану и просить его примерно нака- зать неверную жену.

Всю ночь тушмыл не сомкнул глаз, придумывая наказание для неверной жены. Утром чуть свет он встал и пошел к хану.

Было холодно. Плотно закутавшись в шубу, тушмыл подходил ко дворцу, когда заметил чью-то женскую фигуру, украдкой выходившую из него. В этой фигуре он, к удивлению своему, узнал молодую царицу. Желая знать, что будет, он притаился за кустом и стал ждать. Хатун (царица. — А.Ц.) была в одном платье и, видно, страдала от холода. Она то и дело беспокойно оглядывалась по сторонам, как будто поджидая кого-то. Никого не было видно.

Наконец появился скот, который гнали в лес. Сзади на быке ехал грязный, оборванный, рябой и далеко уже не молодой скотник. Увидя его, царица бросилась к нему и стала укорять: «Что ты делаешь со мной? Я здесь жду уже страшно долго, я вся промерзла, тебе же, видно, до этого нет никакого дела, бессовестный!» Но скотник, видно, не был в настроении выслушивать бабьи жалобы. Он довольно резко вытянул хатун кнутом по спине и грубо ответил, что она должна быть рада и тому, что он вообще-то пришел. И, странное дело, царица сразу успокоилась. Сильный удар кнутом, по-видимому, не сделал ей больно, а был ей только приятен, так как она после него стала ласкаться к скотнику. «Милый, дорогой, — говорила она, — приходи опять вечером, но не заставляй себя так долго ждать, пожалуйста, приходи!»

Подивился тушмыл, что царица, молодая, красивая и имеющая выдающегося во всех отношеншис мужа, увлеклась каким-то безобразным скотником. Войдя в помещение хана, Ирембыл-тушмыл нашел царицу уже там, и по виду ее никто бы не мог догадаться, что она только что где-то бегала.

Хан в это время как раз вставал. Случайно, надевая шубу, он рукавом задел свою жену по лицу, и тушмыл остолбенел — царица расплакалась и, горько жалуясь, что ей сделали больно, ушла из комнаты. Странно стало Ирембылу — ведь она только что без жалобы перенесла удар кнутом, а тут плачет из-за пустяка.

И так ему стало смешно, что он громко расхохотался. Сначала хан только с удивлением смотрел на него, но когда смех продолжался, потребовал его объяснения.

— Не сердись, великий царь, — ответил тушмыл, — то, что я видел, действительно смешно. Только что наша хатун, твоя молодая супруга, расплакалась, когда ты задел ее по лицу, а перед тем я видел, как ее бил скотник, и она молчала. Если не веришь, осмотри ее спину, на ней, наверное, остался след от удара кнутом. У меня тоже есть молодая жена, я ее держал под девятью замками, чтобы к ней не мог проникнуть ни один мужчина, и все же она нашла способ завести себе любовника. Вот женская хитрость меня и заставила так рассмеяться. Скажи же, великий хан, что нам теперь делать с нашими женами?

Мудрый хан задумался.

— Нет, за верностью наших жен нам все равно не уследить, — сказал он, — не будем же их стеснять, пусть они делают что хотят. Так будет лучше и им, и нам самим.

Тушмыл низко склонился перед мудрым решением царя и в своей дальнейшей жизни всегда был счастлив и, умирая, завещал своим сыновьям никогда не верить женщинам, но также никогда им ни в чем не препятствовать.

[Легенды и сказки Центральной Азии 1912,23-26].

Как видно из этой сказки, тибетцы и монголы в жизни, а не в теории выбирают природу. Правда, как и все остальные народы, они немного озабочены проблемой женской неверности, мужская — никогда ни у кого возмущения не вызывала и проблемы не составляла. Однако, в отличие от многих других, они признают за женщинами такое же право на «следование природе», как и за мужчинами. Корни такого признания лежат довольно глубоко — в социальном положении женщины в Тибете, в формах семьи и брака, в исторической эволюции этих институтов.

В жизни других народов нам интересны прежде всего явления неожиданные, например совершенно отличные от тех, которые типичны для нашего общества, или, наоборот, очень похожие, но которые мы никак не предполагаем встретить. Так, всех путешественников, побывавших в Тибете, всегда удивляло положение тамошних женщин. Потому что оно неожиданно для европейца с его стереотипами о Востоке, в частности о забитой, затравленной и бессловесной женщине в отсталой, средневековой Азии. Когда же он знакомится с реальным состоянием «женского вопроса» в тибетском обществе, до которого часто далеко и в просвещенной Европе, он испытывает небольшой шок и, между прочим, принимается записывать свои впечатления, благодаря чему мы имеем очень много рассуждений разных авторов на этот счет.

«Положение тибетской женщины по сравнению с мужчиной, особенно в провинции, может быть названо превосходящим даже идеал западной женщины, если иметь в виду идею равноправия между полами» [Kawaguchi 1909, 475]. Это слова Э.Кавагучи. Как японец, он был хорошо знаком с положением женщин на Дальнем Востоке, а как человек образованный, имел представление и об идеалах западного мира.

Г.Ц. Цыбиков, проживший в Центральном Тибете целый год в качестве богомольца, т.е. непосредственно внутри тибетского общества, писал по этому поводу следующее. «Недостаток мужчин-мирян обусловливает то, что женщины должны переносить на себе все тягости как отдельных хозяйств, так и общественных повинностей. Вековая борьба с жизненными невзгодами развила в женщинах Центрального Тибета значительную самостоятельность, т.е. умение существовать без помощи мужчин. Поэтому женщина является главною рабочею силою страны, и затруднительно найти такой род занятия, где она не принимала бы преимущественного участия. Так, мы видим более или менее обширные монастыри, принадлежащие исключительно самостоятельным общинам монахинь; видим по городам и селам отдельные группы последних (обыкновенно четыре человека в каждой), ходящие с предложением совершить чтение кратких молитв; видим прорицательниц, предвещающих, наравне с ламами-прорицателями, судьбу того или другого общества и человека и подающих разные советы вопрошателям; затем видим их торговками и приказчиками, нередко ведущими значительное предприятие самостоятельно; чернорабочими в полевых работах, при постройках домов; прядильщицами и ткачихами при приготовлении местных шерстяных материй; подмастерьями в типографиях, кузнечных, слесарных, токарных мастерских, кожевенных заводах; водоносками, чистильщицами нечистот в городах и селениях; сторожихами и дворничихами при правительственных учреждениях и т.д.

Эта самостоятельность, вызванная общественною жизнью, оставляющая большинство женщин вне брака, с другой стороны, дает им полную свободу в любви, которая выражается, как известно, в распущенности. Разврат этот мы не хотели бы назвать — применительно к большинству — проституцией как ремеслом, так как даже в сравнительно многолюдном городе, как Лхаса, нет специальных домов и даже специальных одиноких женщин, какие встречаются в других странах. Конечно, немало женщин, пользующихся мужской слабостью и эксплуатирующих дурные наклонности мужчин, но, повторяем, это совершается тихо, некрикливо и не оставляя своих обычных занятий. Зачастую женщина имеет знакомого из окрестных мест, который во время своих приездов в город квартирует и живет, как с женой, часто имея от нее детей. Рождение ребенка нисколько не считается позором для женщины, а лишь радует материнское чувство и обнадеживает ее иметь со временем помощника в трудной борьбе для изыскания средств к существованию» [Цыбиков 1991,102-103].

Чувствуется, что Г.Ц. Цыбикову импонирует положение, когда женщина, не оставляя своих обычных занятий — подмастерья в кузнечной мастерской, водоноски и чистильщицы нечистот, — тихо и некрикливо эксплуатирует «дурные наклонности мужчин», а затем радуется, испытывая «материнское чувство». Тибетская идиллия. Удивляет лишь то, что ученый объясняет ее «вековой борьбой женщины с жизненными невзгодами». Я, конечно, согласна с тем, что женщины боролись и борются с невзгодами особенно интенсивно. Но нельзя не признать, что это было занятием обоих полов. Главным делом человечества на протяжении всей его истории с самого возникновения была «борьба с жизненными невзгодами» — иными словами, борьба за существование. Только в течение очень короткого периодам последние несколько тысяч лет какая-то часть людей получила возможность не заботиться о выживании. И уж совсем недавно целью большинства людей стало не выживание, а наслаждение. Но ведь боролись все — и мужчины, и женщины. Значит, причины, обусловившие самостоятельное положение женщины в Тибете, надо искать в чем-то другом.

Может быть, ответ можно найти в пережитках материнского рода в тибетском обществе? Надо сказать, что это характерно для многих кочевых народов. Данные об этих пережитках в прошлом и настоящем у тибетцев есть. Например, китайцы о цянах, предках тибетцев, писали следующее: «Определительных названий поколения (цяны. — Л.Ц.) не имеют. Часто имя отца или прозвание матери (курсив мой. — А.Ц.) служит названием поколению» [Бичурин 1833, ч. 1, 2-3]. Другой пример. В полумифические имена тибетских царей первой династии обязательно входит слог из имени матери царя [Богословский 1962, 27]. Можно вспомнить и о термине «шанг», который употреблялся в Тибетской империи (VII —IX вв.). Шанги принадлежали к высшей аристократии. А давался этот титул членам рода, с которым породнился царь, т.е. рода его жены, матери принцев. Вообще, «шанг» переводится как «дядя по материнской линии». И в современном Тибете роль дяди по матери весьма высока, он пользуется особым уважением, участвует в некоторых семейных ритуалах, иногда обладает значительной властью в роду. Так что материнский род не утратил еще в Тибете своей былой силы, что отражается и на положении женщины в Тибете вообще.

И в брачных отношениях тибетцев мы находим отзвуки матриархальных отношений. В Тибете до последнего времени существовали три формы брака — моногамия (единобрачие), полигамия (многобрачие; употребляется для определения многоженства) и полиандрия (многомужество). Я уверена, что в каких-то формах они продолжают жить и сейчас. Моногамия, как утверждают ученые, явление сравнительно молодое, возникшее в период разложения первобытного строя. Теперь это самая распространенная форма брака. Ч.Белл в начале XX в. писал, что в центральной провинции Уй из двадцати семей примерно пятнадцать были основаны на моногамном браке, три — на полиандрии и две — на полигамии [Bell 1928, 194]. Но, по-видимому, в Тибете моногамия имеет не очень длинную историю.

Все герои тибетского эпоса, а также все исторические владыки древности, о которых мы хоть что-то знаем, имели по нескольку жен, т.е. состояли в полигамном браке. Гэсар, герой самого знаменитого и самого значительного эпического произведения тибетцев, имел 18 жен [Рерих Ю.Н. 1999, 59]. А царь Сронцзангампо, как говорят исторические источники, — пять [Stein 1995, 96]. По-видимому, такое количество жен, казалось последующим поколениям тибетцев несолидным, и они сочинили легенду, рассказывающую о тридцати трех женах этого царя. Судя по древним книгам, полигамия была распространена преимущественно среди царей, аристократии и племенных вождей как форма династических и политических союзов. Например, женами Сронцзангампо были китайская, непальская, шаншунгская и тангутская принцессы. Всех их он получил в знак установления союза с этими странами.

Постепенно полигамия стала признаком людей состоятельных. «Полигамия — привилегия богатых, тех, кто может содержать двух, а иногда даже трех жен. Один тибетский господин был удивлен, услышав в беседе со мной, что нашему императору позволено иметь только одну жену. Он даже высказал недоумение, зачем тогда быть императором, если тот подвергается таким строгим ограничениям», — писал Ч.Белл [Bell 1928, 192]. Далее Ч.Белл делает важное замечание: «Вторая жена иногда — сестра первой». По-видимому, многоженство восходит в Тибете к такой форме брака, при которой одного мужа брали несколько сестер. Это подтверждается и тем, что муж часто входит в семью жены. «Если в семье нет сына, а есть дочь, то муж дочери входит в семью жены, принимает ее фамилию, а в имущественных отношениях занимает положение, подчиненное жене» [Bell 1928,156-157]. Иногда происходит слияние семей двух сестер в одну после того, как муж одной из них умирает. Другой случай родственных отношений жен — когда падчерица становится женой отчима [Решетов 1972, 71]. Наверное, могут быть и какие-то другие комбинации.

Самой специфической формой брачных отношений в Тибете является полиандрия, характерная в большей степени для центральных провинций и особенно Цзана. Чаще всего несколько братьев берут одну жену. Причем если старший брат женится, то младшие братья могут рассчитывать войти в его семью [Bell 1928, 192]. Дети считаются детьми старшего. Если детей нет, то братья могут взять еще одного мужа своей жене, чтобы не прерывался их род. В некоторых районах встречаются случаи, когда мачеха становится женой своих пасынков. Левират (брак вдовы с братом умершего) и сорорат (брак вдовца с сестрой умершей), также встречающиеся в Тибете, являются, вероятно, деградированной формой полиандрии и полигамии. Все эти формы предполагают родственные отношения вступающих в брак. «Однако на практике женщина может выйти замуж за нескольких мужчин, не состоящих в родстве. Или после свадьбы с одним мужем уговорить его на брак с другими» [Stein 1995, 97]. С.Ч.Дас рассказывает об одном своем проводнике: «Он сказал мне, что готов к отъезду во всякое время, потому что его брат (намдопун, т.е. "соединенный брат"), как он назвал его, возвратился теперь из Шигацэ, и потому он может оставить свою жену. Хотя эти люди и не были родственниками, однако у них была общая жена, и все трое жили между собой очень дружно» [Дас 1904, 279].

Есть несколько главных гипотез о происхождении полиандрии в Тибете [Решетов 1972]. Некоторые называют ее пережиточной формой группового брака и связывают с материнским родом. Другие видят демографические причины, т.е. непропорциональное соотношение полов, а попросту говоря, недостаток женщин. И третьи, пожалуй самые многочисленные, объясняют полиандрию экономическими обстоятельствами. В условиях Тибета, где обрабатываемой земли мало, семьям было нецелесообразно делить земельные наделы, братьям было выгоднее взять одну жену и вести совместное хозяйство, говорят они.

Предположение о демографических корнях полиандрии мне кажется не вполне серьезным. Почему бы у тибетцев, которые постоянно воевали и теряли на войне мужчин, был недостаток женщин? А впоследствии, когда значительная часть мужского населения составила класс бессемейных монахов, женщин, очевидно, стало и вовсе избыточно много, не так ли? «Экономическое» объяснение было бы очень убедительным, если бы полиандрия не существовала и у номадов, вовсе не нуждающихся в делении наделов. А она, может быть, и не доминирует, но довольно часто встречается среди тибетских кочевников Амдо [Stein 1995, 97], Кхама, Чантанга и Западного Тибета [Bell 1928, 193].

На мой взгляд; эти гипотезы можно частично примирить, предположив, что причиной существования многообразных брачных форм в Тибете являются все-таки пережитки группового брака, но обусловленные наличием экономических предпосылок. И в полигамии, и в полиандрии тибетцев отчетливо проступает фратриальный принцип создания семьи, когда какая-нибудь группа родственников (братья, сестры) вступает в брак с другой такой же группой. Полиандрия опирается на особое положение материнского рода, более древнего типа родового общества, потому она и «укорененнее» в Тибете. Полигамию ввели вожди и цари в совсем недавнем по историческим меркам прошлом, когда родовой строй стал разлагаться. Каркасом ее был отцовский род, набиравший силу. Потому это — явление сравнительно новое. Нельзя не согласиться с тем, что экономические условия поддерживали существование этих видов брака. Делить наделы действительно было нецелесообразно. Да и у скотоводов полиандрия была экономически оправдана. Один из братьев — на охоте, другой отправился по торговым надобностям в далекие края, а третий остался дома, со скотом и женой. Затем вернулся один, ушел другой. Зачем жена каждому? Тем более что у всех них есть в этих «далеких местах» по подружке. Это то, что касается многомужества. Ну а кто же будет отрицать наличие экономических причин в полигамии: прокормить нескольких жен и всех их детей нелегко, а значит, престижно.

Пережитки группового брака, выразившиеся в многообразии брачных форм и внебрачных отношений между мужчиной и женщиной, во многом повлияли и на формирование свободных нравов, отсутствие условностей, запретов, табу и пр., чем так славна европейская или ближневосточная культура. Правда, теперь тибетцы быстро и повсеместно переходят к моногамии. Эх, Тибет, Тибет…

Читать далее: «Зенит».

---

3 Эта сказка записана в пересказе некоего человека из Западной Монголии [Легенды и сказки Центральной Азии 1912, 26]. Однако большинство индийских сказок попало в Монголию через Тибет. На тибетскую обработку этой сказки указывает и имя главного героя — Ирембыл, которое явно восходит к тибетскому слову у a rim 'p/ie/, что означает «Ровно увеличивающийся».

4 «Тушмыл» означает чиновник.